незамедлительно не покоримся их воле. Это они совершили чудеса, напугавшие нас. Возмездие не заставит себя ждать, если мы не отыщем чужестранца, которого боги избрали нашим царем и нарекли мужем дочери нашего покойного государя».

Как только жрец закончил свою речь, ему доложили, что тер-иль-бас вернулся и кружит над крышей дворца, в котором поселился мой отец.

Народ любовался новым чудом и уже начал роптать, как вдруг на площади перед дворцом появился весь диван в полном составе. Первый визирь держал в руках корону и скипетр, торопясь преподнести их избраннику богов.

Я не стану описывать церемонию этой странной коронации и свадьбу моих родителей, потому что не знаю о них так же хорошо, как другие подробности этой истории, которую слышал сотни раз. Как только всё закончилось, Мограбин исчез, напомнив на прощание о данном моим отцом обете.

Мать моя понесла вскоре после свадьбы, а когда я родился, отец пролил надо мною немало слез, ибо понял, сколь роковым обязательством связал себя.

Хотя Шаскар был всего-навсего сыном брадобрея, его, подготовленного к царской участи с младых ногтей, не ослепила власть. Он воевал и выходил победителем, правил по справедливости, и подданные полюбили его.

Когда народ проникся глубоким уважением к своему новому государю, а недруги попрятались в страхе, отец не побоялся вызвать к себе моего деда. Шаскар направил в Персию посольство, чтобы то испросило у персидского шаха дозволения забрать в Катай одного из его подданных.

Правитель Персии принял гонцов приветливо, мои дед и бабка были еще в том возрасте, который позволял им не бояться долгого странствия, а друг-предсказатель обещал им благополучие и счастье и даже попросил взять его с собою в Катай. Хоть он и был уже в преклонных летах, но овдовел и осиротел. Одним словом, они втроем прибыли в Нантаку.

И всё было бы хорошо, если бы обещание, данное Мограбину, не тревожило моих родителей, ведь других детей, кроме меня, у них не было. В остальном они прекрасно понимали, что их власти ничто не угрожает, ибо народ их чуть ли не боготворил, и рядом с ними были самые дорогие для них люди.

Мне исполнилось восемь лет, когда моя семья воссоединилась. Родителям нравилось самим меня учить, настолько они меня любили. Отец при мне рассказал старому предсказателю, что именно Мограбин потребовал в награду в обмен на трон. Однако Шаскар скрыл это печальное обстоятельство от моего деда, дабы не огорчить старика и не нарушить его покоя.

«Это теперь я понимаю, насколько безрассудно поступил, — говорил отец своему старому другу, — а тогда я стоял у подножия стены, зная, что стану царем, только если преодолею ее, и к тому же видел, что волшебный кошель, который всю дорогу казался неисчерпаемым, почти опустел. Судьба звала меня, мне не хотелось отступать. Ты сам, мой друг, советовал мне идти до конца».

«В тот час уже поздно было просить моего совета, — вздохнул предсказатель. — Тебе следовало прийти ко мне сразу после бани, где дух велел тебе отправляться в путь и дал кошель с золотом. Я бы взял его, изучил с помощью своих методов и узнал, из чьих рук ты его получил… Мое предсказание было верным, но злые духи прознали о нем, и, похоже, ты попал в одну из ловушек, которые они расставили, дабы сбить тебя с пути… И всё же дай мне взглянуть на этот кошель… Он кажется мне весьма подозрительным, ведь неспроста он оставался полным до самой Китайской стены и вдруг опустел, когда ты чуть не отступил. Я изучу его согласно правилам моей науки и подумаю, нельзя ли как-нибудь вызволить твоего мальчика. Но, боюсь, твои враги с их хитростью и коварством заранее позаботились о том, чтобы лишить нас такой возможности… О Шаскар, Шаскар! Зачем ты ушел из дома, не попрощавшись с родителями и со мною, который так беззаветно любил тебя? Зачем было так безумно стремиться к трону, за который тебе придется заплатить столь высокую цену?»

Отец разрыдался, я бросился к нему, чтобы обнять и утешить, но это лишь усилило боль его души. Тут к нам присоединилась моя мать и смешала свои слезы со слезами мужа.

Предсказатель попытался, как мог, их успокоить, забрал кошель и удалился в свой кабинет, чтобы там дождаться благоприятного часа для работы. Увы! Всё, что ему удалось узнать, было слишком печальным и способным лишь повергнуть в еще большую тоску моих любимых родителей.

«Мограбин, — сказал наш ученый друг, — это самый могущественный и опасный колдун на свете. Ты обещал отдать ему своего сына, поклявшись именем Мухаммада, и теперь, если посмеешь нарушить соглашение, то обозлишь этого злодея и поставишь под угрозу всё и вся: вспомни, как он обошелся с твоими недругами. Подумай также о том, что никто не запрещает тебе сделать сыну обрезание и от всей души поручить его заботам Мухаммада, когда страшный чародей придет за ним. Великий Пророк не оставит мальчика, он вызволяет правоверных даже из бездонной пропасти».

Поскольку отец правил в стране язычников, дед тайком сделал мне обрезание, и мои близкие немного успокоились на мой счет.

Я рос в семье, которая прилагала все старания, чтобы дать мне хорошее образование. Я отличался прилежанием и, осмелюсь сказать, подавал надежды, но смерть отняла у меня одного за другим моих любимых учителей. Когда мне было двенадцать, я потерял деда и предсказателя, а в тринадцать лет остался без бабушки. И вот, когда мне исполнилось четырнадцать, за мной явился Мограбин.

Сердце мое сжалось от страха, и я не смог скрыть от колдуна свое волнение. Отец, привыкший сдерживать чувства, оказал магу самый радушный прием.

Поверите ли, но злодей сделал вид, что растроган, начал расточать самые лестные слова в адрес отца и без устали расхваливал меня. Он приехал верхом и привел на поводу вторую прекрасную лошадь. Мограбин сам помог мне сесть в седло, и, глядя на это, мои родители решили, что их сыну ничто не угрожает. Они поцеловали меня на прощанье, и мы расстались.

Мой провожатый скакал впереди. Мы молча покинули город, и, как только очутились в безлюдном месте, моя лошадь словно вмиг растаяла под моим седлом, и я упал, больно стукнувшись пятками.

Мограбин стоял передо мной и смотрел бешеными глазами, которые тебе, Хабед, хорошо знакомы.

От испуга я закричал, а злодей со страшной силой наотмашь ударил меня по щеке.

«Чего ты так раскричался? — сказал он. — Или ты