взводе я подбегаю к ним, будто сцепляющим свой договор пожатием рук, и, дав пощечину Джексону, кричу ему в лицо:

— Будет надо, засунешь в багаж? Выворачивает от моей доброты?! Дурочку из меня хотел сделать? Занят во дворе моего дома секретной беседой? Плохое ты выбрал место, чтобы языком чесать! Я всё слышала до единого слова. Ты… всё испортил! Снова, всё испортил ТЫ! И это ты напрасно, я не уеду никуда!

— Если что, я ни на что не соглашался, сестренка! — прикрепляет Питер перед тем, как Джексон осмысливает мои слова. — А пожимал ему руку, так как он обещал…

— Ничего не желаю слышать, Питер! Я видела, я всё видела! — твержу я и жгучим взглядом измеряю Джексона. Неровное подергивание его губ, судорожно сжатые руки, непосильное напряжение в теле — оцепенение охватывает его.

— Ты все неверно поняла. Я не пытался тебя увезти… — Джексон медленно роняет слова, прислоняя руку к подбородку.

— Питер, — сердито направляю глаза на брата, — он лжет?

Взглянув, прищурив очи, на Джексона, он спустя секунду убедительно изображает пантомиму, подразумевающую ответ «да».

Я так и думала.

Опять ложь.

Врун распыляет в воздух сквернословие. Питера, стоящего с немой строгостью возле нас, оттягивает за спину назад, к себе, на метр Ритчелл.

— Ну? Что молчишь? Ты только что планировал целый план моей гибели, а сейчас — воды в рот набрал? Ты нагло врешь мне, мне, своей Милане? Что за игра? С кем ты играешь?

С померкшим взглядом глаз он сконфуженно отвечает, запинаясь:

— Я не говорил тебе нюансов всей истории, чтобы ты не…

Я сокрушенно вздыхаю, глухая к его словам:

— Ты же клялся мне в любви… а сам с кем-то ведешь войну против меня?

Признанием, подымавшимся из глубины его существа, он обрывает меня:

— Клялся, да, клялся. Нет! Как ты могла предположить такое! Не против тебя, все это ради тебя. Только ради тебя! Это план, план твоего спасения! — Он делает шаг ко мне, пытаясь взять меня за руки, обхватить плечи, но я заграждаю ему путь руками, противно морщась носом.

— Моего спасения? Только ради меня? — плачу я, со смутным побуждением, не подпуская его к себе, идущим вразрез с моими желаниями. — Ради меня, но мне об этом даже знать не нужно? Мы же договаривались о доверии друг другу, но ты соврал мне, ты в очередной раз отнесся ко мне, как к игрушке. Но я не игрушка, Джексон…

Я теряю способность управлять своей волей. В моих глазах образуются слезы.

— Любимая моя, всё не так, — с ласковостью умоляющим голосом лепечет он. — Поверь мне, — просит он нежно. — Ты — моя девушка, которую я не хочу оставлять одну, я обещал Нику, я обещал! — повторяет он дважды. — Я люблю тебя и хочу защитить… Позволь мне кое-что сказать…

— Именно, Джексон, — перекрикиваю его я. — Я ничего не знаю о человеке, которым ты стал. Защити меня от себя. Не приставай ко мне больше!

Мной овладевает лишь одно: уйти, сбежать, обратиться в ничто, забыться, быть одной…

Супруги, держась в напряжении, сдерживаются от высказываний.

Остро пораженный, он придает словам обидную форму, высвобождая давно подавленные чувства, и развязным тоном утверждает:

— Черт побрал бы этого безногого! Я не оставлю тебя с ним в Мадриде! Так больше не может продолжаться! Ты будешь только со мной! Ты поняла меня?! Я не отдам тебя ему! Хватит этой беготни! Я сам, раз ты не способна, скажу ему, что ты больше не вернешься к нему! Сегодня же уедем с тобой! — Посещает мысль, что он словно ребенок, у которого отняли его любимую машинку. — СЕГОДНЯ ЖЕ! ЗАБУДЬ ЕГО! ЕГО НЕТ! ЕСТЬ Я И ТЫ, ТОЛЬКО Я И ТЫ!

Так он ведет игру, выигрыш которой — уход от Даниэля? Вот оно что.

— А-а, ты решил, что обманом о срочном уезде по работе, ты сможешь сделать так, что я брошу его? Вот каков был твой план? А не ты ли угрожаешь его семье? Не твоего ли ума дело, что его дом окружен охраной? Ты за мной следишь? Не ты ли виновник, что он стал инвалидом? Что тебе нужно от него? От Армандо?

— Не-е-е-е-т, я… не решал так. Что? Угрожаю? Ты правда так считаешь? Я никогда бы ничего подобного себе не позволил. Охрану нанял я. Я слежу за твоей и его безопасностью. А! Ты винишь меня во всем, что с ним случилось? Чего же не звонишь в полицию? Чего не подаешь, в таком случае, на меня заявления?

В ушах шумят всё те же слова, и я, не слыша себя, говорю, блокируя для него вход для оправданий, которым я уже не верю:

— Я не уеду с тобой… И я не препятствую тебе. Уезжай, куда вздумается. Всё изменилось. Я НЕ УЕДУ! Я не буду с тем человеком, который, побуждаемый потребностью самовлюбленных, хочет быть чемпионом во всём и владеть всем. Я не уеду, не уеду! Запомнил?! НЕ УЕДУ!

— А-а… т-твои слова, что… ты вернешься и… Ты лгала мне?

Я скрываю правду, насколько это возможно, поддавшись безрассудному порыву причинить ему боль в ответ на его ложь.

— Да, лгала! Встречай звезды с другой, которая поведется на твой флирт! С Беллой, например! А я буду с Даниэлем! — произношу и, лицезрев открывшееся ранение на лице Джексона, читаемое, как в открытой книге, начинаю упрекать себя в этом, потрясенная сама, что произнесла так резко.

Подвергаясь насилию жалости, которая, хлестнув меня по щекам, ударяет в спину, из меня прорывается мягко-мягко:

— Ты же обещал, что дождешься меня, ты же обеща-а-а-ал… а сам…

— Да, я сказал, что буду ждать свое «счастье в мгновении», пусть на это уйдет вечность. Но… ты предлагаешь мне этим утешаться? Когда бы по-твоему ты вернулась ко мне? На смертном одре встретились бы… — И считывает со своей души: — Я УСТАЛ ЖДАТЬ, ЛЮБИМАЯ, Я УСТАЛ… А СЕЙЧАС УЗНАЛ, ЧТО ТЫ И НЕ СОБИРАЛАСЬ НИКУДА ЕХАТЬ СО МНОЙ И ВСЁ ЭТО БЫЛО ПУСТОЙ ТРАТОЙ ВРЕМЕНИ! МОЕ ТЕРПЕНИЕ ИСТОЩЕНО! ЗАЧЕМ ДЕЛАТЬ МЕНЯ ЧАСТЬЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ, ЕСЛИ ТЫ НЕ ГОТОВА?!

Этот человек так глубоко заблуждается. Он — часть моей жизни с самого рождения. Однако старого Джексона уже нет. Его исчезновение пришлось на роковую пятницу — день моего полета в другую страну. А может, и прежней Миланы уже больше не существует.

Совесть делает в меня укол проявившимся во мне голосом Армандо: «Мне надо знать, кто станет сидеть с ним. Кто останется с ним, случись что с нами? Кто будет также