вон лезла, чтобы реализовать мечту и иметь от нее прибыль… — …И нехотя я получала дополнительное образование, чтобы взяли на работу… Ты забыла? — Я смотрю поверх ее плеча, вспоминая те месяца… Она не лжет — нам было непросто обустроиться. Но… отец заслужил прощения, ибо идеальных нет, а папа пытался им быть, он делал все для нас, для семьи Моррисов, не требуя ничего взамен…

Смутно помнится мне, как мама иногда проговаривалась: «Эх, хотелось бы найти мужчину своей мечты… Красивого, статного, работягу, а не этого «заумного», то на работе допоздна задерживается, то сидит и сидит в четырех стенах, читает и пишет…» Любящий человек не будет даже и размышлять о другом. Значит, не сильно она, как признавалась, и любила отца. Отец не чувствовал ее любовь, ее поддержку. Она и не восхищалась им никогда. Поэтому папа искал поддержки и восхищения на стороне. А если не любила, так зачем же была с ним? Играла роль жертвы? Боялась чего-то? Боялась одиночества? И в конце концов после его смерти свалила на него все свои беды и неудачи в жизни.

— Ну, отвечай, доченька, — измывается она, гневно передернув плечами. — И ты не лучше папеньки. Вся в него. То с одним, то с другим. То с тюремщиком, то с инвалидом. — Как бы я не хотела не принимать эти слова близко к себе, не выходит. — Определись! — И начинает бросаться инструкциями о моей жизни, что я должна, что не должна, как обязана подчиняться и исполнять каждую прихоть своей матери. — Моррисов гнать надо! Гнать!

Походит к ее состоянию слово — человеконенавистничество.

— Я продам этот дом любому проходимцу! Противно находиться в этой помойке!

Недрогнувшим голосом я отвечаю ей, прямо смотря в глаза:

— Никогда ты этого не сделаешь, мама! Этот дом мой и Питера! Таково завещание отца! И только нам дозволено распоряжаться его имуществом!

— Папка подучил со мной так разговаривать? Мерзавец, не послушал он меня! Ясно же говорила ему не приближаться к тебе!

— Так это ты довела его до такого состояния? — Раздражаясь, я сжимаю голову обеими руками, вообразив, каким тоном мама угрожала ему.

— Он сам себя довел!

— Мама, что же ты наделала?! Те-б-е с-совсем не жаль его? Ты… ты… ты… же угробила его? — У меня истерика, слезы и гнев, и гнев, и слезы. — Да у тебя нет сердца! — И из меня непроизвольно исходит: — Ненавижу тебя! — И в это же мгновение скрипит дверь.

— Можно? — произносит Ритчелл, уставившись на нас. — Вас было слышно, и я зашла… — мнется она, поправляя, безупречно сидящие на ней, широкие черные брюки.

Мать завершает, но уже ровным голосом, смотря на супругу брата:

— Моррисы причинят вам обеим боль… — Устремляет черный взор на меня, налагая печать обреченности распада связи дочери и матери: — А за такие слова, родная доченька, когда ты прибежишь ко мне, я не распахну больше тебе своих объятий!

И уходит, с силой задевая меня плечом.

Крепко обнявшись с моей дорогой Жозефиной, с её губ льется поток торопливых слов:

— Подруга, я не верю… Соболезную всей душой… Моих слов будет мало, чтобы снизить горечь такой утраты для тебя… — Я позволяю себе плакать — громко и навзрыд, не сдерживаясь. — Всё произошло так, как никто не ожидал. Я тебе не говорила, но… на нашей свадьбе твой отец не отрывал от тебя глаз. А когда вы танцевали… все до одного плакали и плакали. Отцовский взгляд, каким он прожигал твое сердце, тронул всех… Я никогда не знала, насколько сильна его любовь… Мы вместе переживем черную полосу!

— С-п-а-с…ибо, что ты рядом… — Я глотаю буквы. — Спаси-бо, что приехали…

— Иначе никак… И не слушай маму. Я случайно подслушала ваш разговор. Ей тоже больно, вот она и возмещает на тебе свою боль. Как бы она не притворялась, как бы не выставляла она свое безразличие, она любила Ника…

— Я не поз-з-звол-ю ей продать дом… наш дом… — скулю я, не размыкая объятий.

— Она не сделает этого. Моя мама поговорит еще с ней, за это точно не стоит переживать. Милана, может, ты поживешь с нами какое-то время в Мадриде? Мы с Пит…

Я отслоняюсь со словами:

— Нет, нет.

— Милана!.. — восклицает она, зная, что пока я буду у Даниэля и решения своего не изменю.

— Ритчелл, не сейчас, не до этого, — говорю в нос от слез и рассказываю ей о звонке незнакомца и все свои предчувствия.

— Стоп, подруга! Сначала успокойся. Не ошибка ли это? Может, человек был пьян и…

— Как я могу успокоиться? Не ошибка, это точно! Он звонил с телефона Армандо…

— А ты не перезванивала Анхелике, Даниэлю?

Я говорю «нет». Мама была рядом и у меня бы не получилось толково поговорить. Я совершаю звонок Анхелике. Разница во времени между Сиэтлом и Мадридом девять часов. В Испании приблизительно десять.

Один гудок, два, три, четыре, пять…

— Ало, Миланочка? — приветствует Анхелика; голос безбурный, сонный.

Я ставлю на громкую связь, чтобы мы обе слышали ответы.

— Здравствуйте, я не разбудила вас?

— Нет-нет, что ты. Я прилегла, читаю книгу, Даниэль спит, Мэри тоже. — Ритчелл глазами мне говорит: «Ну вот. А ты переживала». — Армандо на рыбалку с другом ушел, но еще не вернулся. — Я показываю ей глазами мысль: «Гляди, что-то не так». — Дождусь его да спать буду. Завтра будем ждать тебя. Как ты, наша родная? Как твоя мама? Мы так соболезнуем, так соболезнуем…

— Держимся, — отвечаю я, не переставая сопоставлять два события: звонок от Армандо и его местоположение. — Армандо на рыбалке, говорите? А он звонил вам?

Ритчелл шепчет:

— Прибудешь туда, разберетесь. Не заставляй переживать Анхелику. Не задавай таких вопросов!

Бабушка Даниэля отвечает спроста:

— Да, с соседом поехали. Звонил минуты три назад. Наловили целое ведро окуней и щук. Завтра буду пирог рыбный делать и запекать рыбку. Ты почему спрашиваешь?

— Да нет, он мне просто звонил, и я…

Подруга дергает меня за плечо, уже молвит громче:

— Не рассказывай ей!

— Что ты, Миланочка? Он тебе звонил? — уже с чувством тончайшего испуга спрашивает она.

— Я ничего не расслышала, связь была плохая, — вру я, согласившись с подругой. Не по телефону передавать такие вещи.

— Случайно набрал, наверное. Привык к кнопочному телефону, а с таким электронным, с той поры как сынок подарил ему такой, не может разобраться.

Слышится какой-то звук в трубке, схожий на стук.

— Вот и он. Вернулся наш рыбак. Пойду открывать дверь.

Я немного выдыхаю и, заслышав объятия супругов, их разговоры, подшучивания, проскакивающие порой друг над другом, заключаю:

— Спокойной ночи вам.