Доминик Дюваль ее поцеловал. Это случилось несколько недель назад, но она, похоже, не в состоянии забыть об этом. Поцелуй Доминика постоянно всплывал в ее сознании – всего лишь воспоминание, но обладающее разрушительной силой бомбы.

Шесть лет она работала, чтобы заново построить свою жизнь, – и все пошло прахом. Всего одного поцелуя, притом унизительного, лишенного нежности и любви, хватило, чтобы она вихрем умчалась назад в прошлое, в то время, когда для нее не существовало никаких запретов, когда она была трепетной и страстной ученицей в его руках.

Репетиция подходила к концу. Беспорядочная толпа из пятидесяти малышей от четырех до шести лет звонко распевала под решительное бренчание учительницы музыки.

В маленьком зале была ужасная акустика. Даже ангельскому хору пришлось бы нелегко, а уж детские голоса и вовсе терялись, но все учителя, дождавшись конца, принялись с жаром аплодировать. К ним присоединилась и Кэтрин, которая до тех пор была настолько погружена в свои мысли, что очнулась лишь при оглушающих звуках финальных аккордов. Миссис Хейл была поклонницей бравурной игры на пианино. Ее финалы могли бы и мертвого разбудить.

Остаток дня Кэтрин провела, выполняя свои обычные обязанности – только без всякого энтузиазма. К счастью, ни одна из девочек не заметила, ничего странного в ее состоянии. Что, если человечество заблуждается, считая, что дети тонко чувствуют настроение? – думала Кэтрин. Возможно, на самом деле они реагируют лишь на явную демонстрацию чувств – скажем, рыдания, скрежет зубами и заламывание рук?

Интересно, каково это – быть совершенно беззаботной? Кэтрин не могла представить себя даже хотя бы отчасти беззаботной. Чтобы никаких проблем, кроме самых мелких – например, когда покупать индейку и стоит ли приглашать тетушку Дороти на рождественский ужин ради фарисейского успокоения души.

Сама она с опаской и трепетом ожидала приближающееся Рождество.

Все предыдущие годы она обязательно ставила елку – настоящую, – непременно украшала ее, а потом тщательно расписывала свободное время, распределяя его между друзьями.

Но на этот раз к друзьям ее как-то не тянуло, а она понятия не имела, куда приткнуться в Рождество. Ленч с Дэвидом и его матерью, уже превратившийся в приятную привычку, сейчас был под большим вопросом.

Дэвид, сильно смущаясь, сообщил ей, что они с Джек пытаются придумать, как бы им провести праздники вместе. Ему бы хотелось познакомить Джек с мамой, сказал он, но это означало бы остаться в городе, а если они останутся в городе, Джек придется проводить Рождество с Домиником. Эта проблема поглотила его с головой, она волновала его куда больше всех школьных интриг, которые раньше портили ему жизнь и о которых он ей рассказывал с исчерпывающими подробностями. Теперь же, когда бы он с ней ни говорил – что случалось крайне редко, – он отмахивался от ее вопросов о работе с такой небрежностью, как будто отгонял от себя муху.

Так как же ей быть с Рождеством? И как быть с Домиником?

Выйдя в полседьмого из школы, она сосредоточенно нахмурилась и, поплотнее завернувшись в пальто, поспешила к машине.

Погода, как обычно, разрушала радужные надежды большинства британцев свинцовыми тучами и ледяным дождем без единого, хотя бы случайного лучика зимнего солнца. Похоже, снег и солнце остались исключительно на рождественских открытках.

Она налетела на него со всей силы – и отпрянула, машинально сложив губы для извинений, а потом подняла голову и узнала его.

– Ой! – Ничего другого она придумать не смогла. В промозглом мраке Доминик высился над ней туманным силуэтом в черном пальто, приоткрытом на груди так, что был виден край темного костюма.

– Я хотел поговорить с тобой, – произнес он, и Кэтрин заморгала.

– Назначать встречи привычнее в школе, – ответила она и перевела взгляд на менее будоражащий ее вид стоянки, где почти в самом конце была припаркована и ее машина.

– Речь не о Клэр.

– Понятно. – Она прокашлялась, с тоской поглядывая на машину.

– Мы не могли бы где-нибудь перекусить?

– Что? – Она надеялась, что непроницаемо-чернильная темнота вокруг них скрыла от него отразившийся на ее лице ужас.

Ей понадобилось много недель, чтобы увидеть ситуацию в истинном свете, потом еще много недель, чтобы осознать тот факт, что ее по-прежнему тянет к нему; и еще столько же, чтобы смириться с другим фактом: ее чувство к нему – зерно опасное и запретное, которому нельзя позволить прорасти, поскольку оно может заполонить ее жизнь, как плющ заплетает стену.

– Где здесь поблизости можно поесть? – нетерпеливо спросил он. – Где твоя машина?

– Там. – Она неопределенно ткнула в конец стоянки и шагнула в сторону от Доминика. Устойчивые, разумной высоты каблучки ее черных открытых туфель зацокали по дорожке. Доминик бесшумной тенью двигался рядом с ней. – Боюсь… – начала она, не глядя на него, когда вставила ключ в замок дверцы.

– Я поеду за тобой до дома и подожду там.

– Моего дома?

– Не нужно впадать в панику, – с тем же глухим нетерпением прорычал он, – ты будешь в полной безопасности. Я не собираюсь нападать на тебя из-за угла.

– Очень смешно, – натянуто буркнула Кэтрин.

– Поехали.

– Сегодня вечером я занята, – грубо отрезала она.

– Но не сейчас. Я поеду следом.

Он сел в свою машину, завел мотор и подождал, пока она забралась в свою и в полном смятении выехала со стоянки.

О чем он хочет поговорить? Если не о дочери, то о чем? Уж конечно, не о них самих. Эта тема теперь окончательно и бесповоротно закрыта.

Она бросила взгляд в зеркало, увидела его машину, огромную, внушительную, беззвучно следующую за ней, и постаралась подавить дурное предчувствие, сжавшее ей сердце.

Она не хочет видеть его у себя дома, она не хочет с ним ужинать, она не хочет даже смотреть на него. Ее приводили в ужас те ощущения, которые охватывали ее, когда он оказывался рядом: то, что чувство реальности мгновенно покидало ее; то, что он может заметить ее уязвимость.

Но она не в силах остановить его, и ей не оторваться от него в полутемных переулках, да и в любом случае он знает ее адрес.

Совершенно несчастная, она проделала путь до дома, вылезла из машины, изобразив на лице хладнокровие, а потом, когда они были уже в доме, сказала, сбрасывая пальто:

– Тебе ни к чему приглашать меня на ужин. Можешь сказать все, что хотел, прямо сейчас, здесь. Я приготовлю кофе.

– Ужин все же куда культурнее, верно ведь? Пойди переоденься.

Он был сама вежливость, когда обращался к ней, небрежно засунув руки в карманы пальто.

– Ладно, – неохотно совласилась Кэтрин и исчезла в – своей спальне, тщательно, но очень тихо заперев за собой дверь на ключ. Больше она не допустит оскорбительных неожиданностей.