– Но почему она это делала? – поразилась Кэтрин, и его рот искривился.

– Да потому что таковы женщины, разве нет?

– Не все женщины! – возмутилась Кэтрин.

– И ты провозглашаешь это во всеоружии добра и святости, верно? – В его тоне явно слышался сарказм, и она покраснела.

– Не втягивай меня в ваши отношения. Если желаешь сплавить ее, отослав к воспитательнице, – что ж, вперед, действуй. – Она поднялась и прошла к раковине с чашкой в руке. – А я, если не возражаешь, уезжаю домой. Мне в самом деле пора.

– Зачем? Тебя там что, Дэвид дожидается? – Он развернулся на стуле в ее сторону.

– Никто меня там не ждет, – холодно ответила она. – Но это вовсе не означает, что я намерена оставаться здесь и выслушивать оскорбления. Хочешь верь, хочешь нет, но я предпочитаю вместо этого сидеть в моем пустом доме и считать трещины на потолке..

Он тоже встал и быстро, с кошачьей грацией двинулся к ней.

– Пойду найду пиджак, – осторожно вымолвила она.

– Я принесу. – Он вышел из кухни, пару минут спустя вернулся с пиджаком и развернул его, чтобы она оделась. Кэтрин с большим удовольствием натянула бы его сама, но все же приняла помощь, каждой клеточкой ощущая близость его тела.

Он повернул ее к себе лицом, не убирая рук с воротника.

– Ты не хочешь остаться и перекусить? – спросил он, и Кэтрин отрицательно покачала головой.

Она могла бы не раздумывая ответить ему, что этого ей хотелось меньше всего на свете. Даже свалиться в яму со змеями, пожалуй, не так опасно.

– А почему нет? – Жесткая улыбка исказила его рот.

– Дома у меня есть чем поужинать, – чуть неуверенно произнесла она.

– Причина именно в этом?

– А в чем же еще? – В ее голосе звенела тревога, но она все же изо всех сил пыталась сохранить спокойствие, не замечать, что его близость удушающими тисками сжимает ей горло.

– Может, напугана до смерти и сбегаешь? – Он рассмеялся. – Когда ты ворвалась в мой дом, чтобы заявить о своем безразличии ко мне, я не мог избавиться от странного ощущения. Почему-то мне подобная страстность показалась преувеличенной.

Мне не следовало этого делать, покрываясь холодным потом, подумала она. Разве можно было забыть о невероятной проницательности Доминика Дюваля, когда дело касалось оттенков и нюансов человеческого поведения?

– Ты себе льстишь, – буркнула она, а его ладони оставили воротник ее пиджака и легли ей на щеки, обжигая кожу, вызывая внутри ее пламя, которое, конечно, погасло бы, если бы она смогла не обращать на него внимания.

– Вот как? А может, ты опасаешься, что, окажись мы слишком близко, твое тело начнет вытворять такие вещи, каких сознание бы не позволило?

– Какая чушь! Пожалуйста, пусти меня.

– Или что?

– Или я так врежу тебе по ноге, что тебе придется сидеть дома с переломом лодыжки.

– Такой огонь, – пробормотал он, – и прячется под чопорной одеждой и чопорной миной. Ты что, все шесть лет заливала пламя в надежде, что оно в конце концов потухнет?

– Не знаю и не хочу знать, о чем ты! – Смелое заявление, добавила она про себя. Какая жалость, что его подпортила полнейшая сумятица у нее внутри.

– Прекрасно знаешь, – сказал он.

– Я учитель, мистер Дюваль! – начала она, и он снова рассмеялся, как будто ее доводы казались ему невероятно забавными. – А этот огонь вам почудился.

– Проверим? – Он набросился на ее рот, с силой запрокинув ее голову назад, раздвигая языком губы, проникая внутрь.

Кэтрин отпихивала его что есть мочи, но он лишь сильнее целовал ее, грубо, до боли, прижимая ее спиной к кухонной стойке.

Она услышала свой стон – хриплый, постыдный звук, – и его руки, оставив лицо, пустились в путь по ее телу: забрались под свитер, двинулись выше, пока наконец она не почувствовала, как они скользнули под кружева бюстгальтера и легли на груди.

Набухшие, изнывающие груди заполнили его ладони, и он зарылся губами в ямочку на ее шее, отчего голова Кэтрин еще сильнее откинулась назад, а тело выгнулось под лаской его ищущих пальцев.

Все мысли покинули ее, когда он приподнял свитер, обнажил грудь и наконец склонился над ней, обжигая языком твердые, острые соски. Он приник губами сначала к одному соску, затем к другому, и Кэтрин, распростершись на стойке, замерла в позе, которая даже ее затуманенному сознанию представлялась шокирующе бесстыдной.

Все тело вопило от того, что происходило внутри ее, между бедрами стало влажно, но эта влага ее желания лишь переполнила ее отчаянием и унижением.

Она отпихнула его, но, когда он ее отпустил, по-прежнему дрожала как осиновый лист.

– Так-таки нет огня, а, Кэтрин? – поддел он, и она вскинула на него злые глаза.

– Какое ты из всего этого вынес удовлетворение?

– Огромное. Теперь я знаю, что мог бы взять тебя, если бы захотел. Однажды ты ушла от меня, но сейчас, будь моя воля, ты стала бы моей добычей. Разве это не достаточное удовлетворение?

– Возможно, меня все еще тянет к тебе, – в ужасе от своих слов прошептала она, – но твоей я бы никогда не стала!

– Никогда? – Он растянул губы в холодной улыбке. – Поосторожнее, моя крошка учительница, может статься, ты узнаешь, что у прошлого есть когти, которые вдруг возьмут да и вцепятся в тебя, даже через столько лет.

Рождественский спектакль прекрасно продвигался. Репетиции приносили уйму радости десяткам малышей, сосредоточенно пытавшихся выучить библейские стихи и псалмы.

До великого события оставалось две недели, и всего лишь три – до Рождества, поэтому вся атмосфера в школе дышала радостным волнением.

Обычно Кэтрин от души наслаждалась всей этой суетой. Ей как сейчас помнились безрадостные рождественские вечера ее детства. Правда, она вместе со всеми участвовала в представлениях, но переполнявшее ее детское желание довести свою роль до совершенства в надежде, что мать хоть на этот раз развеселится и улыбнется ей из зала, превращало для нее этот праздник в муку.

Во время представления она сосредоточенно хмурилась и так старалась, что веселье и непосредственность исчезали, и она понимала, вглядываясь в мамино лицо, что снова потерпела неудачу.

Теперь, став учительницей, она всегда внимательно следила за лицами своих малышей. Все они должны быть счастливы и довольны, потому что праздник и устраивается ради счастья и удовольствия. Какой наградой для нее было видеть их сияющие лица, любоваться фигурками в красных колготках и самодельных шляпках эльфов!..

Но сейчас мысли ее витали далеко от школы.