статьи друг о друге. Критик Ширяев – о критиках Белякове, Данилкине и Бойко, критик Бойко интервьюирует критиков Анкудинова, Бавильского, Немзера; критик Топоров пишет критическую статью о статье критика Белякова о критиках Данилкине и Немзере… Замкнутый производственный цикл. Если так пойдет дальше, интерес к литературе за пределами курилки отдела литкритики станет просто излишним.

Притом что каждый критик, думаю, может навскидку назвать с десяток авторов, чья проза не светится постоянно в престижных шорт-листах, но достойна серьезного разговора. Для меня, например, это Сергей Солоух, Фигль-Мигль, Хамид Исмайлов, Глеб Шульпяков…

Пожалуй, Шульпяков в этом неполном списке наиболее известная фигура.

Поэт, эссеист, редактор «Новой юности». Две книжки стихов. Три сборника путевых зарисовок.

Наконец, романная трилогия, о которой и пойдет далее разговор.

«Книга Синана» (М.: Ad Marginem, 2005), «Цунами» (М.: Вагриус, 2008), «Фес» (М.: Время, 2010).

Вообще, роман-серия, крайне востребованный коммерческим книгоизданием, почти не встречается в высокой прозе. Разве что трилогия Быкова («Оправдание», «Орфография», «Остромов, или Ученик чародея»), связанная единством времени (первые послереволюционные десятилетия) и места (Советская Россия). Впрочем, как признался сам Быков,

идеи написать нечто цельное сначала не было – просто в процессе работы над «Остромовым» оказалось, что эта вещь вроде купола, который соединяет и замыкает революционную «Орфографию» и послевоенное «Оправдание» («Российская газета», 11 ноября 2010)[64].

Думаю, что и Шульпяков, завершая первый, а возможно, и второй роман, вряд ли держал в уме замысел трилогии.

Но тем интереснее, что в итоге возникла именно трилогия – с единой архитектурой, логикой, географией.

Для тех, кто не читал, приведу три краткие аннотации (сам прозу пересказывать не умею, ни свою, ни чужую).

Итак.

«Книга Синана»: «Молодой журналист, получив заказ на книгу об архитекторе Синане, отправляется в Стамбул для того, чтобы собрать материал и почувствовать атмосферу, в которой работал главный зодчий Османской империи. Однако простое журналистское расследование оборачивается романтическим путешествием, в котором прошлое встречается с настоящим, а герой открывает ту часть себя, о которой совсем забыл в московской суматохе».

«Цунами»: «Молодая пара, актриса и драматург, отправляется в Таиланд, чтобы преодолеть кризис в отношениях и творчестве. Накануне цунами, которое обрушилось в декабре 2004-го, ее вызывают в Москву – в знаменитом театре приступают к репетициям. Герой остается один в эпицентре катастрофы. Во всеобщей неразберихе он присваивает документы погибшего туриста. И возвращается инкогнито в Москву, где его ждет другая жизнь…»

«Фес»: «Успешный московский издатель определяет жену в роддом и остается наедине с собой. В один из душных вечеров из-за нелепой случайности его жизнь внезапно рушится. Оказавшись в подвале неизвестного восточного города, он пытается понять, что с ним случилось – и как обрести новую жизнь. Для этого ему предстоит бежать из плена…»

Иными словами, все три романа – романы-путешествия, причем именно «в страну Востока» (Передняя Азия – в «Синане», Юго-Восточная – в «Цунами», Северная Африка и снова Юго-Восточная Азия – в «Фесе»), в мир ислама и буддизма.

Все три романа написаны от первого лица, с «крупным планом» главного героя, с отчетливо исповедальной интонацией.

Наконец, все три романа пронизаны «поколенческой» тематикой, попыткой понять то, что, собственно, происходит с поколением, к которому принадлежит герой (и автор), – с «тридцатилетними».

Перед читателем исповедь абсолютного индивидуалиста, типичного представителя «поколения тридцатилетних». Человека, который не может найти себя ни в прошлом, ни в настоящем[65].

С этого последнего пункта – «поколенчества» – и начнем.

В поисках поколения. В отличие от «поэзии тридцатилетних», о которой говорилось и писалось немало, и не в последнюю очередь – самим Шульпяковым, о прозе этого поколения почти ничего не сказано.

В 2003 году издательство «Грейта» затеяло было книжную серию «XX_L. Проза тридцатилетних». Но, выдав книжки пятерых авторов[66], серия почила в бозе, а следом и само издательство.

Похоже, только Евгений Ермолин, говоря о «писателях, определенно вошедших в литературу именно в нулевые», отметил «собственно “тридцатилетних”»:

Диапазон этой прозы довольно широк. Здесь и экзистенциальный поиск, и исповедально-лирические медитации, признания и воспоминания, и трезвый социальный реализм, и (изредка) притча и гротеск… Но целеполагания и многие средства повествования названных авторов в принципе схожи. […] Остается сожалеть, что в этом поколении мало критиков, способных отрефлексировать опыт ровесников (Беляков, Рудалёв, Сенчин, Бойко…). А потому оно довольно слабо фиксирует себя на карте литературы («Континент». 2009. № 140).

Конечно, очерчивать границы поколения, особенно литературного, – дело трудное: велика степень возможной погрешности. Но если взять более-менее известных прозаиков, родившихся в условном пятилетнем промежутке между 1969-м и 1973-м, список будет выглядеть небедно:

1969 – Андрей Аствацатуров, Дмитрий Бавильский, Павел Вадимов, Денис Гуцко, Дмитрий Данилов, Алексей Иванов, Мариам Петросян, Павел Санаев…

1970 – Александр Иличевский, Майя Кучерская, Олег Павлов, Алексей Торк…

1971 – Андрей Иванов, Александр Карасёв, Демьян Кудрявцев, Роман Сенчин, Глеб Шульпяков…

1973 – Денис Бугулов, Михаил Елизаров, Михаил Земсков, Герман Садулаев…[67]

Перечень, разумеется, не полный. К «тридцатилетним» можно, с оговорками, отнести и родившихся годом-двумя позже. Например, Захара Прилепина и Линор Горалик (1975); хотя шесть-семь лет, отделяющие Прилепина от Аствацатурова или Ал. Иванова, – разница всё же ощутимая, чтобы зачислять их в одно поколение.

А вот среди родившихся после середины семидесятых плотность прозаических имен резко падает. Нет, талантливые прозаики не перестали рождаться. Но говорить о приходе в прозу именно заметного поколения пока оснований нет.

Что же до авторов, перечисленных выше, то, думаю, это случай именно поколения прозаиков.

Несмотря на отсутствие общих манифестов и «серапионовых братств», «тридцатилетних» объединяет немало общего. Заметный прозаический дебют почти у всех этих авторов произошел в нулевые, когда им было уже за тридцать. Почти для всех дебют этот состоялся в толстых журналах – в отличие от прозаиков последующей генерации, чьи стартовые площадки были уже более разнообразны (Интернет, сборник премии «Дебют», отдельная книга, поддержанная Фондом Филатова; не говоря о том, что и толстые журналы были благосклонны к «прозе молодых»). И по сравнению с «двадцатилетними», чей приход в литературу более-менее отслеживался через «липкинский семинар» и премию «Дебют», многие из «тридцатилетних» возникали на литературном горизонте «черными лошадками» (Петросян, Ан. Иванов, Вадимов) либо резко и неожиданно заруливали в прозу из смежных областей – поэзии, критики, журналистики.

Если говорить о Шульпякове (1971), то его путь в прозу вполне характерен для «тридцатилетних». Вошел в литературу как поэт и эссеист. Печатался – и продолжает печататься – в толстых журналах (все три романа выходили первоначально в «Новом