Говард на мгновение замолк. Мои пальцы на ногах сжались, защищаясь, когда я услышала, как ремень щелкнул между его руками.

— Мы не должны говорить субъектам. Если бы они знали, что поставлено на карту… э, какого черта? В любом случае, они, вероятно, закроют нас теперь, — Говард нажал большими пальцами на изгибы моих стоп, посылая волну фантомной боли, расползающуюся по моим костям. — Ты помнишь, что случилось с Ральфом в день его смерти? Помнишь, как боты изрубили его и…?

— Да, я помню!

— Это то, что случалось с такими людьми, как ты, Шарлиз. Их отправляли на переработку — человеческую переработку. Как кучу разбитых тостеров, только немного кровавее, — когда я покачала головой, он наклонился ко мне и шепнул. — Это комната, в которой мы сейчас находимся, тупица. Добро пожаловать на переработку.

— Нет.

— Это правда. Раньше Несовершенные никогда не выходили из лаборатории. Они шли прямо к столу.

— Ты лжешь, — прошипела я.

Я точно знала, что он лгал, потому что что-то настолько отвратительное и ужасное никогда бы не случилось в Далласе. Одно дело разрубить кого-то, кто уже мертв. Но сделать это с…?

Нет, я даже подумать не могла.

— Ты лжешь, — снова сказала я. — Ты просто пытаешься залезть мне под кожу.

— Я бы хотел, — голос у него был грубый, и, возможно, впервые в жизни он был наполнен раскаянием.

— Нет… ты лжешь, — я слышала, как слабела, становясь все менее убежденной, чем дольше Говард молчал. В моих ушах раздался ужасный звон. — Ты просто… нет, ты лжешь…

— Шарлиз, — мое имя слетело с его губ в тяжелом вздохе, — я знаю, что мы с тобой не всегда были лучшими друзьями. Я был суров с тобой, и я не против признать, что ты была занозой, и мне не удавалось тебя убрать. Но если я когда-либо был достаточно жесток, чтобы заставить тебя ненавидеть меня, то это было только потому, что я заботился. Я запустил эту программу, чтобы спасти таких людей, как ты. Все, что мне было нужно, это чтобы один Несовершенный вышел отсюда успешным. И мы были так близко, — шепчет он. — Мы были так… близко.

Я не знала, говорил Говард правду или нет. Я не хотела ему верить, но внутри меня что-то бурлило, говорящее, что все это имело смысл. Идея позволить Дефектам работать в Граните была глупой. Я всегда думала, что это глупо. Зачем заменять ботов кучей людей, которые недостаточно хороши даже для того, чтобы быть Нормалами?

…один из нас должен сделать это. Может, я объясню тебе это когда-нибудь, но сейчас ты просто должна мне доверять. Я делаю это для нас.

Для всех нас.

О, Боже мой… Ральф знал.

Он не был эгоистом: он понял это. Он знал, что программа «Гранит» терпела неудачу. Он видел, как мы разваливались, ломались, как одна из старых заводских машин. И он огляделся и понял, что Даллас сломанные вещи не чинил. Просто выбрасывал их.

Он знал, что если один из нас не докажет, что может не отставать от Нормалов, у остальных не будет надежды. Он предвидел это. И я тоже должна была это видеть.

Но вместо этого я вела себя как идиотка.

— Хотела бы я, чтобы это был он, — хрипло прошептала я. — Я бы хотела, чтобы Ральф был тем, кто получил высшее образование, и чтобы я была той, кто умер.

— Да, ты что-то знаешь? Я тоже этого желаю.

Ремень снова ударил по моим ногам. Это было внезапно и неожиданно, и это как-то усугубило ситуацию.

— Ральф был умен и честолюбив — ты же знаешь, что значит честолюбие, да? — Говард рычал, размахивая ремнем.

Слезы заливали мои глаза.

— Да, я знаю! Я… я знаю!

— Мне не придется выбивать это из тебя?

— Нет, пожалуйста! Я знаю, что это значит, я знаю…

— Замолчи. Просто заткнись, Шарлиз, — его губы скривились, а на лице отразилась полная и абсолютная ненависть. — Боже, и знаешь, что меня действительно обжигает во всем этом? Я так и не получил от тебя того, что хотел.

— Ч-что ты имеешь в виду?

Говард долго ничего не говорил. Он просто тихо постукивал ремнем по боку.

— У тебя есть кое-что, что я хочу, Шарлиз, — прошептал он. — Что-то есть в твоей голове — что-то, что ты помнишь, что-то, что мне нужно. Но ты просто не скажешь мне.

— Я не знаю, что ты…

— Да, ты знаешь! — взревел он. — Я знаю, ты помнишь! — он вырвал куб из кармана и сунул его мне под нос. — У меня есть все сны, записанные здесь. Ты приближалась. Ты как раз собиралась туда добраться. А теперь из-за твоей чертовой истерики у нас нет времени.

Я не знала, о чем он говорил. Я не знала ответа. Мое сердце крутилось на струне, будто пол вот-вот мог пропасть из-под меня.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — простонала я. — Пожалуйста, я не знаю…

— Я так устал от тебя, — прорычал Говард. — Ты просто… ты кусок мусора, ты знаешь это? Просто бесполезный, вонючий кусок мусора. Ты всегда должна все усложнять, всегда должна вонять. Потому что ты мусор — и подумать только, что я потратил свою жизнь впустую, пытаясь приукрасить кусок мусора, — он ударил ремнем по ближайшему столу, где сохла куча пробирок. Все разбились.

Я никогда раньше не видела его таким, и это чертовски пугало меня. Что-то среднее между криком и рыданием вырывалось из моего рта.

Рука Говарда сжала его, как тиски.

— Еще один звук, — прорычал он, — еще один твой всхлип, и я не остановлюсь, пока не сорву с твоих ног все до последней полоски кожи. Ты поняла?

Я кусала губы и заставила себя кивнуть.

— Хорошо. Посмотри, наконец, ты делаешь то, что тебе говорят. Боюсь, это слишком мало и слишком поздно, — сказал Говард, выпрямляясь. Мгновение он смотрел на меня холодно: в золоте еще были искры, но лицо его было спокойным. — Мэр дал мне один шанс — всего одну партию Несовершенных для работы. Из пятидесяти детей, родившихся в том году, шестеро оказались несовершенными. И из этих шестерых Ральф был единственным, кто пережил младенчество. Я думал, что упустил свой шанс, — я слышала скрип кожи, Говард крутил ремень в кулаках. Он был так зол, что его руки тряслись. — Потом появилась ты… счастливый номер семь. Ты понимаешь, что если бы ты родилась в любой другой год, они бы тебя бросили? Они бы сделали тебе перезагрузку, а потом разложили бы тебя здесь, — он стукнул