– И до полусмерти заморил вас голодом, – возразил подполковник.

Она отрицательно покачала головой:

– В последнее время нам всем нечего было есть. Когда охота шла плохо, я становилась для него лишней обузой, но он все равно не прогонял меня. А после того как мы добрались до резервации, он не раз говорил мне, что я вольна уйти в агентство. И если бы у меня были силы, я бы пошла, но я слишком ослабела от голода, чтобы добраться туда пешком.

Она говорила совсем не то, что ему хотелось бы от нее услышать, и тем самым делала из него полного идиота. Он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом, но она не отвела своих голубых глаз. Кончилось тем, что первым пришлось отвести взгляд ему.

Не рискуя обращаться непосредственно к разгневанному Дейвидсону, один из солдат повернулся к лейтенанту Хьюзу и спросил:

– Как быть с арестованным, сэр?

Подполковник раздраженно повел плечами и, бросив на спросившего свирепый взгляд, прорычал:

– Снимите с него кандалы, рядовой, и пусть этот краснокожий сукин сын убирается с моих глаз!

Затем он повернулся и зашагал через плац к комендатуре. И лишь только когда за ним захлопнулась дверь, Эллиот Хьюз обменялся взглядами с капитаном Харрисоном, и тот, громко вздохнув, отдал команду:

– Освободите арестованного и отконвоируйте его за пределы форта.

Повернувшись к Хьюзу, он добавил:

– Не знаю, что там подполковник собирается сказать Хейуорту, но, черт побери, я бы не хотел в этот момент оказаться на его месте.

Энни с чувством огромного облегчения снова повернулась к Молодому Быку.

– Они отпускают тебя, – сказала она ему.

И, не обращая ни на кого внимания, еще раз протянула ему руку. Некоторое время индеец стоял, никак не реагируя на ее движение, затем в конце концов взял ее руку в свою и сжал пальцами, зная, что у белых этот жест служит знаком дружеского расположения.

Таков был финал этой сцены. Вскоре подошел один из солдат и, став между ними, снял с индейца кандалы. Тот, как только его руки освободились, вскочил на своего мустанга и, не ожидая конвоя, ткнул животное мокасином в тощий бок и хлестнул плетеным кнутом. Доехав до конца плаца, он сделал небольшой круг на лошади, таким образом демонстрируя свое пренебрежение к властям и дух непокорности, и поскакал дальше.

Следуя примеру Дейвидсона, солдаты и праздные наблюдатели отправились по своим делам, и почти все они, уходя, избегали смотреть на Энни. Кора Спренгер двинулась было ей навстречу, но, сделав два-три шага, остановилась.

– Вынуждена вам сказать, дорогая моя, что вы намного усложнили свое положение, – заявила она. – Подполковник Дейвидсон никогда не простит вам этого.

– Какое это имеет значение – все равно я уезжаю домой, – и Энни, дрожа от холода, принялась тереть руки одна о другую. – Если в моей жизни в неволе и было что-то хорошее, так это Молодой Бык, – добавила она, вздохнув. – Я лишь отплатила добром за добро. Впрочем, если хотите, чтобы я оставила ваш дом, я вас вполне понимаю.

– Ну что вы, конечно, нет, – ответила Кора с принужденной улыбкой. – Я ведь знаю – вы поступили так, как сочли нужным. Мне лишь хочется надеяться, что вам потом не придется жалеть об этом. Ну а теперь, – поспешила она сменить тему, – пойдемте скорее в дом. Уж больно холодно стоять здесь и разговаривать, дорогая моя. А дома я приготовлю чудесный, крепкий пунш – думаю, мы обе нуждаемся в нем.

– Иду.

Кора повернулась и направилась к дому, а Энни задержалась еще ненадолго, чтобы бросить последний взгляд на Молодого Быка. От его бравады не осталось и следа: взяв направление на юг, он медленно удалялся на своей едва передвигающей ноги лошаденке. Как бы она ни презирала его соплеменников, к нему она испытывала только жалость. Затем она отвернулась и, зябко сложив на груди руки, пошла за Корой Спренгер.

– Подождите!

Она в удивлении остановилась: по двору, направляясь к дому, неуклюже ковылял на костылях Хэп Уокер. Судя по всему, ему предстояло еще немало потренироваться, чтобы наловчиться на них ходить. К тому времени, когда он доковылял до нее, он совсем запыхался. Она настороженно ждала, что он начнет укорять ее за эпизод с освобождением Молодого Быка, но он вообще ничего не сказал. Тогда она заговорила первой:

– Я вижу, вы самостоятельно передвигаетесь, капитан. Это уже кое-что.

– Да уж, прямо как скаковая лошадь, – ответил он, стыдясь своей неловкости. – Но я научусь ходить. Обязательно научусь.

В светлых волосах, обрамляющих ее привлекательное лицо, отражалось зимнее солнце, а глаза были голубые, как небо летней порой. Да, док Спренгер был прав – она и в самом деле красивая женщина.

– Пожалуй, я знаю, о чем вы сейчас думаете, – сказала она.

– Сомневаюсь, – ответил он, и лицо его осветилось улыбкой, отчего в уголках глаз собралась сеть тонких морщинок. Он посмотрел вверх, на солнце, а потом снова на нее. – Вы выглядите совсем иначе, чем там, в индейском лагере, когда я впервые увидел вас. Тогда я даже не смог бы сказать, какого цвета у вас волосы.

– Думаю, в том состоянии вы много еще о чем не смогли бы ничего сказать.

– Это правда, – согласился он. – Мне мало что запомнилось в тот день, да и в ночь тоже – вплоть до следующего утра. – И он снова посмотрел на небо. – Знаете, а я почти ожидал, что вы снова заглянете ко мне после той ночи. Согласитесь, логичнее навещать человека, когда он не спит.

– Майор Спренгер говорил мне, что вы поправляетесь, – смущенно проговорила она.

– Наверно, были заняты, – понимающе произнес он, – но я все-таки не терял надежды сказать вам спасибо. Кстати, известно ли вам, что ваши руки обладают исцеляющей силой?

– Нет.

– Так вот, знайте это. Мне хочется, чтоб вы также знали, как я вам благодарен за все, что вы сделали для меня той ночью. Док говорит, вы и сами были далеко не здоровы.

– Я все равно не могла заснуть, и мне нужно было чем-то заняться.

Она больше не могла выдерживать этот холод, к тому же видела, как трудно ему стоять на костылях, поэтому предложила:

– Знаете, миссис Спренгер в данный момент готовит горячий пунш, так, может быть, присоединитесь к нам? Я уверена, она не будет против.

– Не пью пунша. Считаю, что пить его – это переводить виски.

– Вот как?

– Я ни с чем не мешаю виски, даже с водой, – признался он чуть ли не виноватым тоном. – Видимо, дело в том, кто к чему привык.

– Не знаю, может быть. Что касается меня, то если собрать в одну чашку каждую капельку алкоголя, выпитого мной за всю жизнь, то она не наполнилась бы даже до половины. Если я не добавлю к спиртному побольше воды, меда или сахара, я его попросту не могу проглотить.