Интересно, неужели он сам не замечает, сколь самолюбив?

Самоуверен?

Глуп?

– И ваш якобы добровольный выбор… скажите, на него повлияла директор школы? Не напрямую, полагаю, но она вложила в вашу голову мысль о долге перед обществом? О том, что долг этот надлежит отдавать именно здесь?

Он взмахнул рукой, рассекая пелену дождя.

– Вы знали, что она – родная сестра вашего непосредственного начальника? И что без ее помощи он никогда бы не получил специалиста вашего уровня. Лучшее, на что мог бы рассчитывать Мэйнфорд – середнячок с задатками, а то и вовсе… заявок всегда больше, чем свободных чтецов. Вас использовали, Тельма…

– Спасибо, что открыли мне глаза. – Она не стала скрывать издевку. – И что дальше? Я должна разочароваться во всем? Разозлиться? И проникнуться благодарностью к единственному человеку, который был со мной честен?

– Неплохо бы. – Джаннер вовсе не выглядел смущенным или разочарованным. – Но я рассчитывал не столько на благодарность, сколько на взаимовыгодное сотрудничество.

– Зря.

– Подумайте. – Он осклабился и подвинулся еще ближе. – У меня много знакомых. Я могу помочь вам устроиться в городе, неплохо устроиться. Переберетесь из того клоповника, в котором ныне обитаете в приличную квартиру. Одежды себе прикупите. Да и деньги лишними не будут…

– Уходите.

– Слишком честны? Или горды? Зря. Гордость еще никому не помогала в жизни. Надо быть гибче…

Тельма встала.

Хотела встать, но Джаннер вцепился в руку, стиснул, показывая, насколько он сильнее…

– Мы еще не закончили, милая девочка…

– Отпустите.

– Отпущу, конечно, отпущу, но… дорогая, подумайте хорошенько. Со мной лучше дружить. В противном случае, я могу крепко испортить жизнь. А мне бы не хотелось доставлять неприятности такой… милой особе.

Его лицо – белое пятно.

Нос.

Рот искривившийся. Джаннер еще что-то говорит, брызжа слюной… а Тельма смотрит в глаза. Какие они у него… глубоко запавшие, будто кто-то взял и вдавил глазные яблоки в череп Джаннера. И зрачки дрожат пламенем свечи…

– …у тебя ведь есть тайна? У всех есть тайны…

…от этой свечи пахнет травкой, отчетливо так, терпко…

– У меня на тайны особый нюх…

…травка нюх отбивает напрочь, но Джаннеру все равно. Он счастлив…

– …девочка, которая попала в приют взрослой… кто-то хорошенько подчистил твое личное дело…

…Тельма не знала, кто именно, но была искренне благодарна этому человеку, который проделал за нее ее же работу.

– …но кое-что упустили… убрали копию твоей метрики, потерялась якобы… фамилия матери неизвестна, однако по логике ты должна была ее помнить…

…Нюрхард. Нэнси Нюрхард, слишком неблагозвучно для Бельвери-стрит.

– …тогда почему ее не восстановили с твоих слов? А свидетельство о смерти? Копия протокола? Направление? Все бумаги вдруг исчезли… куда?

Тельме тоже хотелось это знать.

– Тебя спрятали, деточка… от кого? Но убрали не все, далеко не все… к примеру, остался акт приемки твоих личных вещей… интересная бумага… чулки из альвийского шелка… нижняя рубашка из него же… домашнее платье с меткой «Альхаро»… ты знаешь, сколько стоит такое платье?

Больше, чем Тельма получит за месяц, а то и за два.

– Конечно… вязаное пальто с опушкой…

…там почему-то забыли упомянуть золотые серьги с топазами, цепочку и лилию-кулон. Заставили снять, уверяя, что на дезинфекцию, а после отдадут. Естественно, не отдали. Тельма была столь наивна, что потребовала вернуть, полицией угрожала…

И впервые оказалась в карцере.

Нет, это называлось комнатой для раздумий, но по сути своей являлось именно карцером.

– Интересный перечень, неправда ли? В сумме вещички потянут на сотню талеров… откуда у бедной эмигрантки такое состояние? А если она была не бедной, то… почему ты оказалась в такой дыре?

И об этом Тельма тоже спросит.

Когда доберется до Гаррета. А она доберется.

– И вот мне очень интересно, кто ты такая? – Джаннер сжал руку, вывернул, сам же подался вперед, уперся лбом в лоб Тельмы, заглянул в глаза. Он привык к тому, что сильнее.

И к страху чужому.

И к тому, что сила его, которую Тельма ощущала клубком смрадного дыма, спасет… не спасет… не от Тельмы… он сам виноват.

– А ты? – тихо спросила она, вдыхая кисловатый запах его тела, – кто ты таков?

Она нырнула в зыбкое пламя его зрачков, сквозь травяной дурман.

…иди ко мне, малыш…

Женщина развалилась на кровати, она была не той, кого Тельма ожидала бы увидеть. И открытие внезапное не поразило, скорее рассмешило.

Выходит, и на солнце бывают пятна?

…иди же, ближе… обними мамочку…

А ведь без одежды она еще более некрасива. Плоска. Угловата. И дорогое белье лишь подчеркивает дряблую белесую кожу.

…ты же не хочешь меня разочаровать?

Черная плетка змеею обвивает ее запястье. А вот лицо скрыто за кожаной маской. Предосторожность? Глупо. Ее легко узнать, несмотря на маску.

…кто у нас такой непослушный?

Джаннер… нет, здесь у него нет имени, здесь он всего лишь раб у ног госпожи. И ныне, исполняя ее, он ползет, задыхаясь от отвращения к себе, к этой женщине, которая получила слишком много власти. А он, глупец, когда-то думал, что сумеет урвать и свой кусок.

Плетка, взвизгнув, опускается на голые плечи.

Боль опаляет.

И разрывает контакт.

Почти.

…ты забываешься, малыш… – Голос женщины доносится издалека. – Без меня ты – никто. Помни… я дала тебе силу… я могу и забрать ее…

Этот голос тонет в дожде.

И Джаннер, отшатнувшись, оттолкнув Тельму – спиной она впечаталась в ржавый столб, – пятится.

– Ты… ты не имела права! – Он вытирает лицо рукавом, а изо рта текут слюни. – Ты не имела права… я буду жаловаться… я в суд подам… это незаконно…

– Неужели?

Тельма отряхнулась. Столб? Синяк останется. Гаденыш на удивление силен, но ничего, Тельма потерпит.

– Разве я тебя касалась? Напротив, я просила отпустить меня, но ты проявил настойчивость. Испугал… а сильный стресс, как ты, наверное, знаешь, ведет к спонтанным выплескам.

– Ты… ты… – Он все же быстро опомнился. – Ты соображаешь, куда ты полезла?

– Тебе же нравятся тайны. – Тельма шагнула к нему, и Джаннер отпрянул. – Почему ты думаешь, что только тебе они нравятся? Скажи… эта твоя… маленькая тайна… она понравится твоим коллегам? И сколько они заплатят, чтобы узнать ее? Какой скандал… ладно ты, но она не простит, если правда выплывет наружу… не простит.