случае, который унес две жизни и погубил третью. Отец утешил бы своего выжившего ребенка. Отец не был бы таким жестоким. Сейчас яснее, чем когда-либо, что мой отец умер в тот же день, что и моя мать.

— Ты же знаешь, что она была моей мамой, а он был моим братом так же, как они были твоей женой и сыном, верно? Ты не думаешь, что я хотела бы, чтобы это была я вместо них? Я так долго этого хотела, но больше не хочу. Я хочу сделать что-то в своей жизни, чтобы мама гордилась мной. И ей было бы так стыдно за тебя сейчас. Стыдно за то, как ты отвернулся от своей младшей дочери, когда я больше всего в тебе нуждалась, — я глубоко вдыхаю, отказываясь отводить взгляд от холодных, темных глаз моего отца, которые с каждой секундой становятся все злее. — Мне было двенадцать лет. Мы возвращались с рождественской елки.

Это была не моя вина, но ты сидишь здесь и винишь меня за то, что я живу. Но ты не можешь сердиться на меня. Мне жаль, что ты хотел, чтобы это была я, а не они. Мне правда жаль. Но я не жалею о том, что живу. Я отказываюсь сердиться.

Тишина нависает над гостиной, как тяжелый груз. Боковым зрением я замечаю, как люди моего отца начинают беспокоиться из-за растущего напряжения в комнате. Один удар, и все это место, скорее всего, взорвется.

— Ты вернешься в Майами, чтобы выполнить свое обязательство выйти замуж за Игоря Михайлова, — тон отца острый, как лезвие, и такой же смертоносный для моего горла.

— Я не вернусь.

— Это не подлежит обсуждению.

— Чёрт возьми, это не так. Я не обязана выполнять обещание, которое ты мне дал без моего согласия. Я не выйду замуж за этого извращенца. Ты не имеешь права решать, за кого мне выходить замуж. Я взрослая.

— Ты моя дочь и…

— Правда? Твоя дочь? Ты хочешь, чтобы я умерла. Какой отец этого хочет?

— Ты выйдешь замуж за Игоря. У тебя нет выбора.

Это как спорить с кирпичной стеной. Мои слова влетают в одно ухо и вылетают из другого. — Ты можешь просто оставить меня в покое. Никто не должен знать, что я здесь. Уезжай из Италии и возвращайся в Майами. Скажи всем, что я умерла, мне всё равно. Забудь, что я существую. Ты так отчаянно этого хочешь.

— А как же Грейс? Ты оставила её опустошённой в день её свадьбы.

Этот ублюдок знает, куда меня ударить. Глубина боли, которую она, должно быть, испытала в тот день, преследует меня во сне чаще, чем его лицо. — Она поймёт, — со временем. Ребенок, который ждет меня в городе, — достаточная причина.

— К сожалению, я не могу просто оставить тебя в покое. Между тобой и Игорем брачный контракт.

— Ты ублюдок, — шиплю я. Я прекрасно знаю, что означает брачный контракт. Он обязателен в нашем мире и так же хорош, как настоящий брак. — Я не…

— Сэр.

Один из его людей прерывает меня, и вся кровь отливает от моего лица, когда я вижу, что он держит в руках — детский комбинезон из стирки, которую я еще не убрала.

Папа машет солдату и берет наряд из его протянутой руки. — Чей ребенок?

— Соседки, у которой я нянчусь, — ложь вырывается наружу прежде, чем я успеваю ее остановить.

Солдат прочищает горло, и мое сердце резко уходит в живот.

— Мы нашли кое-что еще, когда обыскивали дом.

— Что?

— В коридоре есть детская, а на холодильнике — снимки УЗИ.

Папа изучает наряд, прежде чем его взгляд падает на другие детские вещи, которые он проглядел, когда только приехал. Например, детское одеяло, накинутое на диван, и коврик для живота, свернутый у журнального столика. Он осознает. Его челюсть сжимается, когда он изучает меня холодными и расчетливыми глазами.

— У тебя родился ребенок, — в его словах нет никаких сомнений, потому что они и не нужны. Правда очевидна и ясна как день.

Лицо папы искажается от гнева, его глаза горят сдержанной яростью, которую я видела слишком много раз. И первый раз это было, когда я пробралась вниз в детстве и стала свидетелем того, как мой отец впервые убил человека.

— Приведи мне Коннора, — требует папа.

— Коннор здесь? — глупо спрашиваю я. Конечно, он здесь. Он правая рука папы. Куда идет папа, туда идет и Коннор.

Через несколько секунд входит мой зять, и если он и удивлен, увидев меня, то не показывает этого. Кажется, я вижу проблеск беспокойства, когда его взгляд останавливается на мне, но это, должно быть, была игра света, потому что мгновение спустя его глаза пусты от эмоций.

— Да, босс?

— Мне нужно, чтобы ты немедленно позвонил Хосе.

— О чем ты хочешь, чтобы я его сообщил?

Папа снова смотрит на меня и улыбается. Это зрелище наполняет меня ужасом, потому что в нем нет ни капли любви или привязанности. Что-то в его выражении лица подсказывает мне, что свадьба с Игорем больше не стоит на повестке дня, и ее заменило что-то гораздо более зловещее. — Скажи ему, что у меня есть девушка, которую нужно добавить в список.

Какого хрена?

Коннор выпрямляется, удивленный этой новостью, его глаза немного расширяются. — Босс? — он звучит сбитым с толку.

— Это какая-то чертова проблема, Коннор? — спрашивает папа, его слова пропитаны ядом.

— Нет, босс, — он кивает, достает телефон и выходит. И все это даже не взглянув на меня снова.

Опять, какого хрена?

Папа разворачивается на каблуках, чтобы посмотреть на меня. — Игорь не женится на шлюхе ради невесты, особенно той, которая залетела. Он хотел девственную невесту.

Я фыркаю. — Правда? Девственница? Я уже давно не была девственницей. Если бы ты пообещал это Игорю, он был бы дико разочарован в нашу первую брачную ночь.

Лицо папы опасно краснеет, гранича с фиолетовым, пока он переваривает новости. — Что?

— Я сказала, что не девственница, была ею уже когда вернулась в Майами.

— Этот сукин сын, мой брат, — рычит папа. — Он должен был гарантировать твою невинность.

— Ну, хорошо, что он этого не сделал, — огрызаюсь я. — Дяде Джеймсу было все равно, кого я трахаю, потому что он не собирался продавать меня, как какую-то девственную корову на бойне.

Входит охранник, и папа смотрит на него. — Босс, ребенка нигде в доме нет.

Я изо всех сил стараюсь сохранить серьезное выражение лица, когда папа снова обращает на меня свой суровый взгляд. — Где он?

— Я никогда тебе не скажу.

Ноздри папы