Что же касается Каролины и ее щеголеватого мужа Мюрата (его отец был хозяином постоялого двора, но сам он уже решил стать королем), их совместная ярость ужасала, потому что их собственного юного Ахилла Наполеон отверг, заметив: «Ахилл? О, не сомневаюсь, что из него выйдет хороший солдат!»

Вот так обстояли дела за неделю до коронации, и, выказав предпочтение семье своей жены, Наполеон показал всей Франции, что он думать забыл о разводе с Жозефиной. Он продемонстрировал дополнительное доказательство тому, что она тоже будет короноваться в соборе Нотр-Дам и будет управлять вместе с ним до конца своей жизни.

Это сообщение вызвало у Жозефины порыв восторга и поощрило ее завязать последний узел в цепочке, которая связывала ее со знаменитым мужем.

Она униженно подошла к Капраре, папскому легату, и скромно призналась, что ее беспокоит совесть.

«Мы даже не обручены, — сказала она. — Не обручены церковным браком».

За этим признанием последовали вопросы и ответы. Неторопливо, демонстрируя нежелание говорить, Жозефина поведала, что произошло в тот мартовский вечер в мэрии более восьми лет назад. Папскому легату такой признанный всей Европой брак мог показаться не более обязывающим, чем словесные контракты на поставку армейских сапог.

Папа Римский и его посланник были глубоко шокированы. Наполеон настоял на том, чтобы его преосвященство ради интересов государства совершил зимой поездку в Париж для участия в церемонии. В свете того, что должно было произойти на алтаре, эта поездка вряд ли стоила потраченного его преосвященством времени. Однако визитом Папы воспользовалась Жозефина. Когда тот узнал о действительном положении дел, он заявил протест, предупредив, что не примет участия в церемонии, если положение не будет исправлено немедленно. Он не пойдет на компромисс. Пару необходимо должным образом обвенчать без малейшего промедления.

Самолюбие Наполеона было задето, однако он проявил сговорчивость. Бонапарт надеялся, что эта деталь не всплывет, но, когда все открылось, не стал возражать против повторного бракосочетания. При том, разумеется, условии, что церемония пройдет под строжайшим секретом. Ему не хотелось видеть лукавых ухмылок на бульварах, когда на следующее утро они поедут на коронацию.

Жозефина пришла в восторг, и нетрудно понять причину этого. Религиозные условности, которые не волновали ее все восемь лет семейной жизни, теперь соблюдены, а в дополнение она получила гарантию против неопределенного будущего. Если ей суждено стать императрицей, она хотела быть ей, обручившись должным образом. Благословение Церкви воздвигнет еще одну, и очень внушительную, преграду на пути непрекращающихся усилий семьи Бонапарт погубить ее.

Несколько просроченное благословение этого союза состоялось в Тюильри под вечер накануне коронации.

Церемонию отправлял дядя Наполеона, кардинал Феш, в присутствии всего двоих свидетелей. Этот простой обряд проходил спокойно, но все равно резко отличался от заурядной записи марта 1796 года и любопытным образом повлиял на мемуары Наполеона, заставив его вспомнить о том, что восемь лет назад он проявил неуважение к своей гордости.

Утром следующего дня, когда весь Париж пришел в ажиотаж, а парижане забегали по всем направлениям, готовясь к беспрецедентному торжеству и показухе, будущий император продемонстрировал небольшой сюрприз, вновь доказав своей жене, что он такой человек, которого трудно провести.

Частично как жест, а частично ради торжества он неожиданно представил старого знакомого Жозефины, человека, который когда-то предсказывал, что из их брака ничего, кроме несчастья, не выйдет. Появление его в такой момент походило на выступление иллюзиониста, достающего зайца из шляпы. Бонапарт проделал это лишь для того, чтобы заставить старого знакомого съесть большой кусок простого пирога.

Зайцем, которого на сей раз извлек Наполеон, был незаметный адвокат по имени Рагидо, человек, которому Жозефина когда-то сильно доверяла.

Незадолго до их первой свадьбы ранней весной 1796 года Жозефина попросила своего жениха проводить ее в контору Рагидо, сказав, что считает нужным сообщить своему старому другу о предстоящем событии.

Бонапарт согласился, но, когда они приехали к Рагидо, его оставили в прихожей. Понятно, что ни невеста, ни адвокат не имели представления, с каким человеком они имеют дело, поскольку проявили неосторожность, оставив дверь широко распахнутой. Наполеон слышал, как юрист искренне старался отговорить Жозефину от замужества.

«Неужели ты настолько ненормальная, что собираешься замуж за молодого человека, у которого нет ничего, кроме плаща и шпаги?» — спросил он ее.

Наполеон, кусавший ногти в передней, ничего не сказал ни тогда, ни после, поэтому Жозефине пришлось ждать долгих восемь лет, чтобы узнать, что он подслушал их разговор. Она узнала об этом утром в день коронации. Адвоката Наполеон принял в то время, когда его одевали. Рагидо, должно быть, гадал, почему именно его, а не кого-нибудь другого пригласили в Тюильри в столь раннее время и без какого-либо предуведомления.

Гадать пришлось недолго. «Ну, — очень учтиво спросил Наполеон, — а теперь у меня есть что-нибудь, кроме плаща и шпаги, Рагидо?»

Нет записи о том, что ответил, если он вообще в состоянии был отвечать, сконфуженный стряпчий.

Продукт революции, Наполеон значительно перещеголял своих роялистских предшественников в помпезности и наглядной пышности и блеске этого замечательного события. По цветовой гамме и инсценировке его коронация намного затмила церемонии Бурбонов.

Сама коронация продолжалась пять часов, а последовавшая за ней церемониальная процессия еще три с половиной часа. Погода выдалась на редкость холодной, и к концу дня несчастная Жозефина совсем выбилась из сил, как и все остальные участники церемонии, за исключением ее неутомимого мужа. Действительно она устала или нет, однако новая императрица легла в постель счастливой женщиной, ибо события этого дня умиротворенно подействовали на нее, обеспечив душевный покой на несколько последовавших лет.

К этой церемонии Нотр-Дам заново покрасили, для видных гостей соорудили великолепно оформленные галереи и церковные скамьи со спинками. В число таких гостей входили три сестры Наполеона, братья Жозеф и Луи. Люсьен и Жером оказались в немилости и на церемонию не явились.

Императорский трон поместили на высоком помосте в конце центрального прохода собора, обратив его к главному входу. Трон первосвященника расположили на месте церковного хора, рядом с высоким алтарем.

Свидетели церемонии заявляют, что вступление главных персонажей в собор представляло собой зрелище, которое невозможно забыть. Присутствовали все вновь назначенные маршалы и интенданты империи, на груди которых сверкали звезды и ордена. Среди них были и республиканцы, такие, как Ожеро и Ланн, решительно осуждавшие всю эту помпезность. Ожеро ворчал, что для довершения картины не хватает только миллиона французов, которые сложили головы, чтобы покончить с подобной буффонадой.

Париж не разделял его мнения. Все население, как один человек, что недавно выстраивалось шпалерами