должности, а все не привыкну, как люди реагируют. Попробуй тут берега не потеряй. Все, что ни скажу, — получает одобрение.

Дома бы так.

Я выхожу из «Кии», достаю пачку и прикуриваю, по сторонам озираюсь.

— Не мыть утром машину было идеей хорошей. В принципе, в пейзаж более-менее вписываемся.

— Точно. Ну и гетто.

Кидаю зажигалку Денису, тот ловит. Закуривает тоже. Пялится на здание метрах в пятидесяти. Оно и понятно, что пялится, — высоченное, отделанное мрамором строение на фоне общей убогости смотрится дворцом. Это и есть дворец — районный суд Кале.

— Ну и что ты думаешь обо всем этом? — спрашиваю.

Напротив толпа с плакатами — согласованный пикет. Денис, чуть прищурившись и поправив очки, вглядывается в надписи.

— Требуют снести тут все к херам, — усмехается. — А что, вариант. Хотя снести будет сложнее, проще взорвать.

Я чуть не давлюсь дымом.

— Спасибо, Денис, за идею. На следующем заседании Думы обязательно вынесу на обсуждение.

— Вы, главное, авторство не указывайте, мы с женой ипотеку взяли на десять лет. Дарю вам идею безвозмездно.

— Щедро.

Полиция оцепила здание, стоит на защите судей и их аппаратов.

— Гиблое тут место, плохая энергетика, — подмечает Денис.

— И запах денег витает, да?

Еще одна затяжка, и я оглядываюсь в поисках урны. Нахожу единственную на чистой дорожке у суда. Два метра вокруг здания облагородили, а дальше гори огнем, туда приличные люди не ступают, видимо. Мусор припорошен снежком, но все равно смотрится плохо. Представляю, что тут по весне происходит.

— Мне кажется, это какая-то вонь, как из сортира.

— А ты думаешь, лесопилка таких масштабов как-то иначе пахнет? Тот самый священный запах блевоты, испражнений и ложных приговоров.

— А что мы тут делать будем? — бойко спрашивает помощник. — Надеюсь, не подметать?

— С народом говорить, — киваю на пикет. — Они тут уже неделю стоят, в снеговиков вот-вот превратятся.

— Пообещаем помочь со взрывчаткой?

— Лучше.

Откаты в Кале поражают. Отмывают и пилят деньги, глаза закрывают там, где рубить с плеча нужно. Эта кучка энтузиастов с плакатами за что-то борется, только вот у лидера их с мозгами трудно: ни образования, ни знаний — как-то все эти скучные мероприятия в школе мимо него прошли. А флагами махать — толку мало. Да и не здесь стоять нужно, а хотя бы у Квалификационной коллегии, там тоже вряд ли стрельнет, но хоть шумиху создали бы. Как бы так незаметно намекнуть… Увы, не имею права.

Я не люблю пословицы и поговорки, в своем большинстве в двадцать первом веке они давно себя изжили, но иногда, в качестве исключения, какую-то идею продолжают нести и в наше муторное время. Рыба гниет с головы — так люди говорят. И вот перед нами эта самая голова, она же географическое сердце Кале.

Из-за поворота выруливает мерс и на полной скорости летит к зданию. У дороги лужа, но мерс скорость лишь увеличивает, поднимает комья грязи. Пикетирующие едва успевают отскочить. Кто не успел, того обливает — вот и ответ на предложения и жалобы.

Авто останавливается у дорожки, и выходит судья Бобров. Весело чешет на работу.

— Ты посмотри, какой себе приятный. Сразу видно, все в жизни правильно сделал, все хорошо у человека, — цедит сквозь зубы Денис. — Я так и не понял, что мы здесь делаем?

— С людьми поговорить приехали.

Бобров замечает нас, останавливается и, очевидно, ждет.

— А если серьезно?

— Я серьезно.

— Как он вообще ночами спит, тварь убогая? Святых нет, я сам далеко не безгрешен, — вещает двадцатипятилетний Денис с ипотекой на десять лет, — но какие-то принципы иметь нужно. Деньги с собой в гроб не утащишь.

Мы несем окурки к урне. Бобров все это время переминается с ноги на ногу — наш крюк его бесит, отчего я внутренне злорадствую. Старик лет под шестьдесят, с гонором, властью и отсутствием совести. Говорят, на входной двери его дома золотая ручка. Демонстрация? Вероятно, да.

— Разве не хочется стать тем, кто принимает правильные решения? — подходит к катарсису Кравченко.

— Ему не хочется, но мы не оставим выбора.

— А что мы сделаем?

— На два шага вперед, Денис, думать труднее. Мало кто этим занимается, но мы рискнем. Бобров даже не догадывается о том, что мы его снимем.

— Как, блядь? — давится он шоком.

— Увидишь. — И продолжаю громко: — Здравствуйте. Грязненько тут у вас, урн мало.

Судья широко разводит руками и на людей указывает, дескать, те их и похитили.

Переговорив с Бобровым, мы идем к пикету, что, в общем-то, и есть цель визита. Наши не очень любят соваться в Кале, поэтому мне приходится, хотя это давно не моя ноша.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Едва подходим к протестующим и я начинаю вещать, из толпы доносится истошный выкрик:

— Одинцов! Я на твою жену дрочил вчера!

Свист, хохот, аплодисменты.

Злость — дикая, опустошающая. Она голову обносит, и первый порыв — движение вперед. Один шаг, второй. К толпе, ближе к тому, кто выкрикнул. Гнев всюду, он от нее исходит, но большая часть — внутри меня сконцентрирована, разгорается жаждой расправы. Обволакивает, требует здесь и сейчас. Блядь. Кто ты, а кто я. Какого хера ты в мою сторону пасть разеваешь, нелюдь?

С землей же сейчас сравняю.

Денис в меня глазами впивается в ожидании реакции. Все, блядь, впиваются. Мы — животные. Сам дергаюсь: нормальное народное приветствие. Быстро нахожу в толпе глаза кричавшего. Молодой цыган, смотрит дерзко, борзо. С ненавистью и желанием подраться с депутатом. Одна секунда между его выкриком и нашим зрительным контактом.

Парень предельно напрягается. Я тоже.

Идеи одна за другой. Дать в морду самому или позвать копов и указать пальцем? А так я тоже могу, пятнадцать суток и теплый прием в обезьяннике утырку будут гарантированы.

Провокация от него получит немедленный ответ.

Стоп.

Усилием воли заставляю себя вспомнить о том, что он все-таки стоит здесь, на морозе, в толпе протестующих. Губы синие, подбородок трясется.

Значит, зацепило по жизни. И сильно.

— Эй. Кто у тебя сидит? — спрашиваю громко.

Тишина пару вдохов. Переваривают.

Они видели, как я жму руку Боброву, и реагируют на это. Для них я такой же — главный враг. Дерьмо на палочке. Они не понимают, что, будь мне плевать, я бы в своем кабинете сейчас кофе пил, а не на морозе в этой грязи с ними торговался.

Когда народ вопит, что что-то в обществе должно поменяться, он обычно не заморачивается рассуждениями, кто конкретно это должен сделать. Пальцем в избранного покажите. Чей это сын, брат, муж собой должен рискнуть? А ну-ка, у кого в