– А чего ж не рассказывал раньше?

– Так ведь никто и не спрашивал. И я ходил в тот поход, и Стегги, пусть ему будет сейчас хорошо в дружине одноглазого Ворона. В том походе он ногу-то и оставил. А все одно, интересно киевлянин рассказывает, сижу, слушаю, и опять все как наяву передо мной проходит. Говори, дед, хай наш хевдинг послухает твои сказки.

– Ага! – все, включая и дедовых внуков, обратились в слух. – На мысу, перед проливом, с башни маяка, вои увидели клубы черного дыма. Это обслуга подавала сигнал опасности византийцам. А опосля из-за мыса выплыли большие боевые галеры.

– Триеры называются, – пояснил воевода.

С Днепра, в сторону берега, подул, чуть изменив направление холодный ветерок, погнав волну на песок. Ночь полностью вступила в свои права.

– Византийских кораблей было так много, что наш князь не решился идти на прорыв и приказал поворачивать к берегу на мелководье. Большие корабли на мель идти не могли, уж слишком велики по сравнению с нашими, да тяжелы. «Пойдем на Царьград сушей», – объявил нам боярин Избор. И мы вместе со всеми ратниками князя двинулись по пыльным дорогам византийской земли, оставляя за собой горящие поместья ромейских бояр. Всю добычу, весь хабар свозили на ладьи, да и легко доставалась добыча. Греки бросали все свое имущество, бежали, спасая себя и своих близких. Захваченных вои не жалели. А чего их жалеть? Чужаки, иноверцы. Кровушка бурлила в жилах у нас. Однако прямо из-за зеленых холмов, из-за домов и больших садов на нас обрушилась тяжелая конница. Всадники с длинными копьями потеснили нас, застав врасплох во время грабежей. Наши сотники да бояре спешно стали сколачивать строй, многие вои гибли по одиночке, не успев добежать до своих. Мне повезло, успел, стал в ряд, прикрыв себя и соседа щитом. Мы приняли бой. Это был страшный бой. Нас со всех сторон долбили закованные в железо ратники, нас жгли огнем, нас расстреливали из луков. Рать медленно шла к морю, к лодьям, оставляя за собой кровавый след и тела своих побратимов и товарищей. Греки перекрыли нам путь к отступлению своими ратями, а мы шли на прорыв, отбрасывая горящие щиты, оставаясь незащищенными. Шли, переступая через трупы византийцев, и они отступили, побоявшись смерти. Было уже совсем темно, когда те, кто выжил в этой бойне, добрались к ладьям. В зареве костров я видел кресты на холмах, на которых распяли наших пленных воев.

– Страшно было? – вырвался из Мишкиных уст вопрос.

Дед, пошамкав остатками зубов во рту, глянул на языки пламени в костре, перевел взгляд на Михаила, выдохнул:

– Страшно! Не смерти боялись, боялись вот так, быть приколоченными к крестам.

– Дальше рассказывай, как вырвались, – нетерпеливо попросил Андрюха.

– На рассвете ладьи тихо отчалили от берега, образовав клин, мы пошли на прорыв. На первой ладье, как и подобает вождю, плыл наш князь, Игорь Старый. Ладьи от носа до кормы воины укрыли мокрыми бычьими шкурами, чтобы ромейский огонь не пожег их. Нас заметили, на вражеских кораблях тревожно запели трубы, предупреждая об опасности, над морем прокатилась барабанная дробь, пошли наверх якоря, снимая корабли греков с якорных стоянок. Флот Византии попытался преградить удар нашего клина, но сомкнуть строй они не успели. Передовая ладья вошла в свободное пространство между кораблями, застучали по бортам стрелы, огненные ручейки поплыли по мокрым шкурам. В проход за первой ладьей шли другие наши корабли. Даже скатываясь в воду, огонь горел и там. Мне казалось, что наша ладья плывет по огненному морю. В проход проскочили и мы. Камни, пущенные с катапульт, били по бортам, иногда сносили воинов в море, калечили нас. Погиб наш боярин, погибли многие. Наша ладья прорвалась через строй греков последней. Мы изо всех сил налегали на весла, кто-то, оказавшись посвободней, срывал клочки дымящихся шкур с палубы. Мы видели гибель тех, кто не смог вырваться из византийской ловушки.

– Я был на третьем дракаре, – задумчиво произнес воевода Улеб. Всего их вырвалось девять.

Монзырев снял с шеи витой обруч гривны, протянул старику.

– Возьми, диду, это тебе за рассказ о походе и как проявление уважения к старому воину. – Оглядев сидевших у костра, подвел итог: – Пора отдыхать, завтра дорога не спросит, выспался ли ты за ночь. А тебе, Андрей, еще предстоит проверка караулов.

Подбросив поленьев в костер, воины завернулись в попоны, отошли на покой, и только сотник Андрей легкой походкой, словно и не устал за день, растворился в ночи.

Хортица – остров за порогами седого Днепра. Остров, имеющий место силы, место, избранное когда-то в незапамятные времена славянскими богами. Он, как огромный корабль, стоящий на якоре, обвивался с обеих сторон водой широких рукавов реки, стойко перенося невзгоды, смены времен года. Высокие скалы, песчаные берега опоясали его зеленые просторы балок и луговины полян, поделив тело его. Сам вид острова вызывал у человека, впервые увидавшего его, удивление, страх и восторг одновременно. Ступив на остров, человек будто переходил порог сказочного мира. Живность, собираясь в стаи и одиночками, торила тропы к водопою, разделив ими свои охотничьи угодья. С приходом весны в прибрежных зарослях камыша, прошлогодние стрелы которого отливали на солнце золотом, а из воды видны уже молодые зеленые побеги, вовсю резвились перелетные крылатые путешественники, радостные тем, что добрались к месту летних каникул. Заводи кишели рыбой, черепахами и речным пушным зверем. Хортица – остров, за которым вниз по могучей реке брали свое начало чужие земли, населенные людьми иного, неславянского корня.

Андрюха с полусотней своих ратников, издали, с крутого берега углядел три скалы, стоящие рядом, клыками поднимающиеся из пучины могучей реки, с проходами быстрины между ними. За скалами россыпь островов и скал помельче, наконец, и сам остров, поразивший наповал Андрюхиных бойцов высокими скалами, величаво нависшими над стремниной воды. Еще вчера пополудню они отделились от основной дружины, переправившись через реку. Монзырев, приняв правее, повел воинство по проторенной витязями Святослава дороге. Андрей же продолжил путь вдоль берега реки, имея приказ боярина найти корабли Рагнара Рыжего, указать ему маршрут следования.

Глянув на закат солнца, Ищенко с облегчением распорядился:

– Все, привал, десятникам организовать готовку и прием горячей пищи. Первый десяток в охранение, рядом чужая территория.

Соскочил с лошади, потянулся, разминая затекшие от долгой скачки конечности, глянул, как бойцы сноровисто расседлывают лошадей, образовывают походный лагерь у обрывистого берега, стаскивают хворост и коряги для костров.

«Люблю армейский дурдом. Сто лет, пятьсот пройдет, а в армии русской ничего не изменится. Она и Родину защитит и, если надо будет, сама себя прокормит. Уж на что в наше время, лихие девяностые были, помнится, страна в демократическом угаре пребывала. Свободы слова, сколько хочешь было, о ком хочешь, что хочешь разглагольствуй, суверенитета гребаного хоть ложкой хлебай. Боря, сука, дает добро. Гарант конституции бляций. Только жрать не проси и денег за работу не требуй. Мелочь в челноки подалась, хищники недра страны прихватизировали, а вместе с недрами под распил пошли и предприятия, которые при Советах на ногах крепко держались. Старики от голода, болезней и безысходности на кладбища потянулись, молодняк в дешевой водке тонуть стал. Кто поумней, Родину променял на «сладкий пирог чужбины». В чеченских войнах необстрелянных пацанов сотнями под пули Березовские с Ковалевыми клали. В армии зарплату по полгода не платили, офицеры на любую подработку шли, лишь бы семьи прокормить. Выдюжили, костяк армейский сохранили, на этот костяк новое мясо наросло, спасли армию. А почему? Потому что знают богатенькие засранцы, территория большая, богатств немеренно, не будет тех, кто защитить сможет, сожрут страну и не подавятся. Так и сейчас, смотришь на русичей и понимаешь, пока держат русские воины оружие в руках, быть Руси».