Но я знаю зачем. Затем, что он может выследить местонахождение этого телефона, когда тот включен. Он может найти нас и маму, и я не могу так поступить.

«Но это займет какое-то время, – говорит мне часть моего мозга, та часть, которая учитывает все риски и говорит мне, что безопасно, а что нет. – Он не сможет выследить вас, если ты просто включишь его, проверишь и снова вынешь батарейку. Это не магия».

Может быть, это и правда. Скорее всего, правда. Я могу включить телефон и проверить, не звонил ли папа мне, не отправлял ли эсэмэски. В этом нет ничего такого, верно? Я не стану читать никакие сообщения. Или слушать голосовую почту. Я просто проверю.

Я снова провожу пальцем по кнопке и жму на нее, на этот раз чуть дольше. Мне кажется, недостаточно долго, потому что, когда я отпускаю ее, экран по-прежнему темный.

А потом телефон жужжит у меня в руке, словно какое-нибудь насекомое, собирающееся ужалить меня. Экран загорается, на нем пляшущими буквами всплывает надпись ПРИВЕТ, потом ПОИСК СЕТИ.

Я не могу дышать. Сердце у меня болит, и я сгибаюсь, будто кто-то ударил меня в живот, но не могу отвести взгляд от экрана, который меркнет и зажигается снова, и на нем возникает маленький набор иконок, настолько мелких, что я почти не могу разобрать их, но я вижу, что на этот номер не приходило никаких звонков. Никаких голосовых сообщений.

Никаких эсэмэсок.

Я щелкаю по иконке КОНТАКТЫ. В память телефона вбит один-единственный номер.

Номер папы.

Я должен остановиться. Немедленно. Должен остановиться и отдать этот телефон кому-нибудь. Взрослым, а не Ланни, потому что та просто разобьет его о камень. Если мистер Эспарца и мисс Клермонт получат папин номер телефона, может быть, они смогут найти его прежде, чем он причинит кому-нибудь вред. Прежде чем мама найдет его или он найдет маму.

«Ты убьешь его, если сделаешь это». Мне не нравится этот голос у меня в голове. Он тихий, но настойчивый. И звучит точь-в-точь как мой собственный, только взрослый. «Если они не пристрелят его сразу же, едва увидев, его отвезут обратно в тюрьму. В камеру смертников. Это все равно означает убить его. И это сделаешь ты».

Мне не нравится этот голос, но он тоже прав. Я не хочу потом всю жизнь думать, что моего папу убили из-за меня, пристрелили словно бешеного пса. Потому что это случится именно из-за меня, если я передам кому-нибудь этот телефон.

Папа верил, что я этого не сделаю. Он доверился мне.

Я держал телефон включенным слишком долго. И сейчас быстро нажимаю и удерживаю кнопку «Вкл», пока на экране не высвечивается ДО СВИДАНИЯ, потом на нем вспыхивает крошечный фейерверк, и весь экран становится темным. Я вынимаю батарейку. Руки у меня дрожат.

Я не послал ему сообщение. Я не позвонил ему. Я не сделал ничего неправильного, но меня подташнивает, голова у меня кружится, и я весь дрожу, как было, когда я болел гриппом.

Я едва не падаю с кровати, когда Ланни стучит в дверь. Этот стук кажется мне ужасно громким, но в следующую секунду я понимаю, что это не так. Она стучит очень вежливо, потом окликает:

– Эй, Коннор, я собираюсь делать хрустяшки из воздушного риса, твои любимые – с арахисовым маслом и шоколадом. Не хочешь мне помочь? – Наступает короткое молчание. – Извини меня, Сквиртл.

Сейчас мне отчаянно хочется быть рядом с сестрой. Я не хочу чувствовать себя одиноким и потерявшим контроль над собой. Поэтому сую выключенный папин телефон в карман, открываю дверь и улыбаюсь ей – совершенно глупой улыбкой, я и сам это понимаю. Она даже ощущается фальшивой.

– Ладно, – говорю я, закрывая за собой дверь. – Только, чур, мне первые три квадратика!

– Первые два.

– Я думал, ты пришла извиняться.

– Два означают «извини меня». Три – «я дура».

Все именно так, как должно быть. Все вокруг ощущается правильным: мистер Эспарца сидит на крыльце и читает книгу, мисс Клермонт готовится отправиться на работу на несколько часов. В доме тепло, хорошо, все улыбаются.

Но у меня такое чувство, что я один здесь неправильный, как будто телефон в моем кармане – это бомба, которая только и ждет, чтобы взорваться и разрушить все здесь.

Я смотрю, как мисс Клермонт берет свою сумку. Она широко улыбается мне, но улыбка сразу угасает при пристальном взгляде на меня. Ланни достает из кухонных шкафов все, что нужно для готовки, повернувшись ко мне спиной, поэтому я больше не стараюсь изображать радость.

– Коннор? – тихо произносит мисс Клермонт. – Ты в порядке?

Я мог бы сделать это. Мог бы достать телефон из кармана и отдать ей, и сознаться во всем. Прямо сейчас. Это мой шанс.

Но я вспоминаю документальный фильм, который смотрел на «Ютьюбе»: там мужчину пристегнули ремнями к металлическому столу в тюрьме и вкололи ему в руку яд, и он умер; и я думаю о папе.

И отвечаю:

– Всё хорошо, мисс Клермонт.

– Кец, – поправляет она меня – опять. Она говорила это в прошлые четыре раза. Может быть, действительно хочет, чтобы я ее так называл…

– Кец, – повторяю я за ней, потом снова заставляю себя улыбнуться. – Всё в порядке, спасибо.

– Хорошо, но если что-то будет не так, ты ведь знаешь, что всегда можешь позвонить мне, верно?

Я трогаю кончиками пальцев телефон в кармане.

– Знаю.

Брошюрка для туристов, купленная Сэмом, оказывается просто бесценной. В ней отыскивается идеальное заведение для ночевки, и, сверившись с бумажной картой, я устанавливаю, что оно находится в тридцати милях отсюда: достаточно далеко, чтобы скрыться от наблюдения. К тому же оно в достаточной степени ориентировано на небедные семейные пары, чтобы Мэлвин – или «Авессалом», если уж на то пошло, – стал проверять это место в последнюю очередь. «Отчаянно очаровательно», – думаю я.

Когда мы прибываем туда, то обнаруживаем, что это совершенно точное описание. Отель красивый, аккуратный, окружен идеально подстриженным газончиком, с маленькой стоянкой. Уже слишком темно, чтобы разглядеть что-либо за пределами участка, который освещают укрепленные на фасаде фонари, но мне представляется, как по утрам густой туман окутывает здание, придавая ему мистический вид. Выглядит отель как типичное заведение из серии «постель и завтрак», дорогостоящее хобби для отставных финансовых аналитиков, которые вкладывают целое состояние в реставрацию старого, но великолепного здания, расположенного где-то в глуши. «С расходами тут явно не жались», – думаю я, когда мы входим внутрь: здесь царит чистота, изящество и обилие хорошо сохранившихся старинных вещиц. Пахнет свежими апельсинами.

Внешность женщины, стоящей за старинной регистрационной стойкой, оказывается для меня полной неожиданностью. По моим прикидкам, ей лет тридцать пять. Родом явно из Индии, она одета в красивое сари глубокого синего цвета с золотой узорчатой каймой, волосы собраны на затылке в аккуратный узел. Женщина тепло улыбается нам, словно дорогим гостям.