обнимает за плечи другую девушку. Дочь, как обычно, в черном, хотя на этот раз на ней не только черное. Другая девушка – ее полная противоположность: вся с головы до ног в чем-то цветочно-пастельном.

Обычно при виде таких девушек Ланни закатывает глаза, но улыбка на лице дочери выглядит искренней.

Под снимком – подпись:

«Это моя соседка по комнате Хизер. Она потрясная. Два профильных предмета – психология и химия. Настоящая умница. Сегодня в одном таунхаусе вечеринка. Я собираюсь принимать выпивку от незнакомцев и напиваться до беспамятства. Пока!»

Я резко выпрямляюсь, сердце бешено колотится. Уже собираюсь позвонить Ланни, когда приходит еще одно сообщение:

«Конечно, это просто шутка! Не волнуйся, я буду осторожна. Пока, люблю тебя!»

У меня руки чешутся ответить, что ей строго запрещается идти на вечеринку, но я знаю, что не могу. Ей почти восемнадцать – почти совершеннолетняя. Мне нужно научиться разрешить ей жить своей жизнью.

Хотя на самом деле мне хочется завернуть ее в пузырчатую пленку и оберегать от всего мира. И Коннора тоже.

Заставляю себя написать бодренький ответ: «Веселись, детка! И береги себя!»

Затем закрываю дверь, соединяющую мой номер с номером Коннора и Ви, чтобы приглушить звук телевизора, и звоню Сэму. Нужен человек, который может меня успокоить. Сэм отвечает после второго гудка.

– Почему дети так быстро взрослеют и хотят ходить на вечеринки, а не оставаться дома, где уютно и безопасно?

Он хихикает:

– Значит, Ланни тебе написала?

– Она уже собирается на студенческую вечеринку.

– Хочешь, чтобы я проследил за ней и убедился, что с ней все хорошо?

Сэм спрашивает полушутя, но я знаю: он так и сделает, если я скажу «да». И мне очень хочется сказать «да».

Но вместо этого я вздыхаю и нехотя бурчу «нет».

– Она хорошая девочка, – напоминает Сэм. – Ты правильно ее воспитала. Она понимает, что нужно быть осторожной.

– Да, знаю. Просто волнуюсь, что я так долго защищала ее от ужасов, которые натворил ее отец, и не вдолбила ей в голову, каким опасным может быть мир вокруг.

– Она знает, Гвен. Уж поверь, – убеждает он. – Мы говорили с ней об этом всю дорогу.

– И что она сказала?

– Что волнуется, потому что окажется там, где ее не знают. Где сможет познакомиться с новыми людьми, которые не знают, кто она и кто ее отец. Побыть обычным подростком.

От этих слов у меня разрывается сердце. Ненавижу Мэлвина за ту жизнь, какую он устроил моим детям.

– До тех пор, пока кто-то не погуглит ее фамилию, – замечаю я. Увы, такова суровая реальность нашего глобального мира. Хранить тайны практически невозможно.

– Ну, если ты об этом… – Сэм колеблется, подбирая слова. – Она зарегистрировалась как Ланта Кейд, под моей фамилией.

– А…

Даже не знаю, что именно я сейчас чувствую. Я рада, что Ланни воспринимает Сэма как очень близкого человека – настолько близкого, чтобы позаимствовать его фамилию. И ценю ее дальновидность: Ланни понимает, как рискованно называться настоящим именем. Весьма умный ход с ее стороны. Теперь она в большей безопасности, но вместе с тем у меня возникает ощущение, что она отдаляется от меня.

Я понимаю, что не так уж важно, какое имя она выбрала. В конце концов, за последние годы, находясь в бегах, мы не раз меняли имена.

Конечно, Сэм, хорошо зная меня, догадывается, о чем я думаю.

– Не надо искать в этом скрытый смысл. Она просто не хочет все выходные отвечать на вопросы о Мэлвине.

– Знаю, – бурчу я.

– С ней все будет в порядке. И не волнуйся; высадив ее, я припарковался и обошел вокруг общежития, в котором она остановилась, а еще проехал мимо дома, в котором сегодня вечеринка. Вход в общежитие по карте, и на моих глазах никто не распахивал дверь для незнакомцев. К тому же в кампусе надежная система видеонаблюдения.

Я признательна Сэму за то, что в плане безопасности детей он параноик не меньше меня и просто зациклен на этом. Он правда стал для них настоящим отцом. Словно в подтверждение моих мыслей Сэм тут же спрашивает:

– А как Коннор?

– Трудно сказать, – честно отвечаю я. – Ведет себя так, будто ничего и не случилось. Но, по крайней мере, хоть какая-то передышка от журналюг. Коннору не придется волноваться, что они будут ломиться к нему в дверь и донимать вопросами.

– Он больше ничего не рассказывал про стрельбу?

– Ни словечка. Я так и не решила, надо ли заставлять его говорить об этом, или ждать, пока он сам будет готов.

В последние дни сын все больше отдаляется от меня, и я чувствую себя потерянной. Ненавижу это чувство. Он словно становится чужим у меня на глазах.

Сэм на секунду задумывается, потом спрашивает:

– А что подсказывает твоя интуиция?

Я фыркаю:

– Без понятия. В последнее время я с ней не в ладах, иначе бы не разрешила Коннору водиться с Кевином.

– Не вини себя за Кевина, – говорит Сэм. – Никто из нас не мог это предвидеть.

– Знаю.

Звучит не слишком убедительно. На самом деле признаки были налицо: изменившееся поведение Коннора, его угрюмость. Я списывала это на обычные подростковые издержки роста. Но было и то, чего я не замечала, – и это гложет меня больше всего. Если Коннор с Кевином ходили стрелять в лес, то, когда сын возвращался домой, от него должно было пахнуть порохом. А я должна была это заметить. И сразу понять: что-то не так.

Нельзя терять бдительность. Как раньше.

– Я помню себя подростком. И главное, что я запомнил: в этом возрасте всегда найдут способ получить желаемое. Коннор – подросток. Он пытается понять, кто он и каково его место в мире. Если б ты стала на него давить, то еще больше оттолкнула бы его.

– Но я бы защитила его.

– Гвен, ты не сможешь защищать их вечно. Рано или поздно им придется научиться защищаться самим.

– И это говорит человек, только что предложивший следить за собственной дочерью на вечеринке…

Сэм смеется:

– Я не говорю, что отпускать детей легко или что я готов к этому.

У него тот же первобытный инстинкт, что и у меня: защищать наших детей, и поэтому я люблю Сэма еще сильнее.

Я тяжело вздыхаю:

– Я просто не хочу, чтобы, повзрослев, они оказались лицом к лицу с этим миром. Во всяком случае, с тем миром, который их поджидает. Который уже нарисовал на их спинах мишени из-за того, кто их отец.

– Я знаю. – Голос Сэма мягок и серьезен одновременно. – Но это лучше, чем вообще не