гостеприимство ассоциируется исключительно с дворянством, а труд крепостных, делающих его возможным, остается за рамками повествования. Пример этой «забывчивости» можно увидеть у Пушкина в незаконченной строфе из третьей главы:

Поедем. —

Поскакали други,

Явились; им расточены

Порой тяжелые услуги

Гостеприимной старины.

Обряд известный угощенья:

Несут на блюдечках варенья,

На столик ставят вощаной

Кувшин с брусничною водой

[Пушкин 1937а: 52].

Этот фрагмент завершает беседу Онегина с его приятелем Ленским, когда они решают нанести визит вдове Лариной и ее дочерям и сразу переходят к действию. Разрыв после «Поедем», разделяющий первую строку на две части, подчеркивает скорость и легкость, с которыми Онегин и Ленский переходят к сцене гостеприимства. Они не получали особого приглашения в тот день, не уведомляли о своем визите, а просто между делом заезжают к Лариным. Удивительно, что в сцене, которая по логике вещей должна включать в себя ритуал знакомства, Пушкин не приводит ни имен, ни каких-то общих понятий вроде «хозяйка», «мать», «госпожа», «дочь», «слуга», чтобы описать, кто и что делает в процессе приема гостей. В этом смысле Дж. Фален, английский переводчик «Онегина», отходит от пушкинского оригинала, указывая, что The hostess artfully arranges (хозяйка красиво подает’) варенье. Пушкин использует безличную форму глаголов (3-е лицо, множественное число) для описания ритуала угощения: «несут», «ставят».

Наряду с этой безличностью и лаконичностью, многоточия, которые завершают строфу, создают впечатление, будто происходящее настолько понятно, что не требует пояснений. Вычеркнутые строки, сохранившиеся в пушкинской рукописи, открывают то, о чем молчат строки окончательной редакции: труд крепостных, на котором покоится гостеприимство знати. Вот эти строки:

Поджавши руки, у дверей

Сбежались девушки скорей

Взглянуть на нового соседа,

И на дворе толпа людей

Критиковала их коней

[Пушкин 1937а: 574].

Исключая этих крепостных, толпящихся на сцене, из конечной версии строфы, Пушкин представляет русское гостеприимство в усадьбах провинциальных помещиков как известный ритуал, предусматривающий умолчание об экономических моментах, обеспечивающих само его существование.

В «Мертвых душах» Гоголь уделяет немногим больше внимания живым крестьянам, на которых опирается обмен знаками гостеприимства между дворянами. Что еще важнее, Гоголь выдвигает на передний план принудительную маргинализацию крепостных самим названием произведения: эти «души» занимают центральное место как раз в силу своего отсутствия, потому что они «мертвы». В «Отцах и детях» крепостным по-прежнему отведена небольшая роль, но действие романа Тургенева происходит непосредственно перед отменой крепостного права, и эта надвигающаяся перемена определяет картину приема провинциальными помещиками двух молодых людей из столицы[64].

Наряду с подобными изображениями помещичьего хлебосольства, в обычай все больше входили описания гостеприимства крестьян, поскольку дворяне-писатели начали обращаться к «народу» как к идеалу русскости. К примеру, в известном стихотворении М. Ю. Лермонтова «Родина» (1841) лирический герой – путешествующий дворянин, находящий временный кров в деревнях:

Проселочным путем люблю скакать в телеге

И, взором медленным пронзая ночи тень,

Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,

Дрожащие огни печальных деревень.

<…>

С отрадой, многим незнакомой,

Я вижу полное гумно,

Избу, покрытую соломой,

С резными ставнями окно;

И в праздник, вечером росистым,

Смотреть до полночи готов

На пляску с топаньем и свистом

Под говор пьяных мужичков

[Лермонтов 1979: 460].

Дворянин, гость крестьян, рассказывает о своей любви к отечеству. Примечательно, однако, что у Лермонтова в его идеализированном видении деревенской жизни крестьяне не персонализированы. Они фигурируют как кучка пьяных гуляк, а их гость-поэт не объединяется с ними, а наблюдает на расстоянии. Они свистят и пляшут, а он сочиняет стихотворение.

У Тургенева в рассказе «Хорь и Калиныч» (1847), напротив, рассказчик – дворянин-охотник, которого принимают у себя два четко прописанных персонажа, крестьяне, имена которых и дали название рассказу. Хотя формально хозяин, пригласивший рассказчика, является владельцем Хоря и Калиныча, а рассказчик охотится на его землях, но он предпочитает дары крепостных (огурцы, квас и «простую, умную речь русского мужика») приему на европейский манер в дворянской усадьбе [Тургенев 1963: 8–9,18]. Таким образом, именно гостеприимство делает возможным близкое знакомство с крепостными, которое Тургенев описывает в цикле рассказов «Записки охотника» (1852), чья публикация началась с рассказа «Хорь и Калиныч».

Далее, у Л. Н. Толстого в «Войне и мире» (1865–1869) юная дворянка Наташа открывает в себе «все, что было <…> во всяком русском человеке», после угощения крестьянки Анисьи и танца в доме дядюшки, где Анисья живет неофициальной «женой» помещика [Толстой 1938: 268]. У Тургенева и Толстого гостеприимство крестьян, которые помогают почувствовать себя как дома, побуждает дворян подвергать сомнению или даже преодолевать разделяющую их и крепостных пропасть. Если лермонтовский герой – сторонний наблюдатель русскости, героиня Толстого сама становится частью этого спектакля.

В русской литературе XIX столетия гостеприимство выступает как одна из немногих культурных ценностей, общих для дворянства и для крестьянства, и формирует национальную идентичность путем взаимодействия между и среди представителей обеих групп. Даже подчеркивая «старинный» статус (наследие Екатерининской эпохи или простонародной жизни) гостеприимства, русские писатели того времени изображают его как примечательно стойкое явление. И если некоторые дворяне-писатели идеализируют экономические устои, делающие гостеприимство возможным, другие представляют эти устои секретом Полишинеля или подвергают их переосмыслению и критике.

Мифотворчество

Гоголь плодотворно использовал старинные формы гостеприимства и увлеченность ими в русском романтизме. В юности он с семьей часто навещал дальнего родственника, Д. П. Трощинского, бывшего министра юстиции и богатейшего помещика, в его имении на Полтавщине. Получив в дар от Екатерины II многочисленные имения и тысячи крепостных, Трощинский стал широко известен своим хлебосольством[65]. Как пишет В. И. Шенрок об имении Трощинского Кибинцы:

Дом этот походил больше на обширный клуб или гостиницу, чем на обыкновенный домашний очаг. Все было поставлено в нем на широкую ногу, всего было в изобилии и везде блистали изящество и красота. Гостей в Кибинцах круглый год бывало так много, что исчезновение одних и появление других было почти незаметно в этом волнующемся море [Шенрок 1892: 48].

Одним из главных развлечений в имении Трощинского был крепостной театр, и именно там отец Гоголя ставил пьесы собственного сочинения. Трощинский помог будущему писателю поступить в пансион в Нежине, и когда юноша в 1828 году уехал в Санкт-Петербург, мечтая отличиться, он вез с собой рекомендательные письма от Трощинского [Шенрок 1892: