Тебе, Шейна, Джоэль терпеливо повторяет, что твоя мама хотела как лучше, что девочки должны уважать своих матерей и что в двенадцать, почти тринадцать лет ты можешь сделать над собой усилие и простить ее. Но сделать над собой усилие не получается. Ты в ярости. Он уже хромает, твой чудесный голубоглазый песик, и ему, наверно, понадобится полная замена бедренного сустава.

Чувствуя себя зачумленной в собственном доме, Лили-Роуз делает то, что делает всегда, когда ей нужно успокоиться: бросается очертя голову в работу. Кафедра жанров попросила ее прочесть весной курс лекций о женской автобиографии, и она с упорством маньяка зарылась в подготовку.

Чтобы погасить страсти, Джоэль предлагает тебе сопровождать его в командировку в Гавану на пасхальные каникулы. Куба официально решила создать музей и святилище религии йоруба[19], и Гаванский университет пригласил профессора Рабенштейна — уже всемирно известного специалиста по животному жертвоприношению — на церемонию открытия.

Благодаря своим связям с влиятельными университетскими деятелями в Оттаве Джоэль сумел организовать поездку меньше чем в две недели, достав фальшивые канадские паспорта для вас двоих и визу домашнего животного для Пуласки. Итак, вы летите сначала на север, потом на юг и в несколько часов перебираетесь от цветущих деревьев Манхэттена к снежным сугробам Торонто, а затем к жгучему и слепящему солнцу Гаваны. Пуласки в грузовом отсеке хорошо переносит воздушное крещение.

В полете твой отец рассказывает тебе, почему принял это приглашение. Повернувшись вполоборота к иллюминатору, ты смотришь на зеленый пейзаж Флориды внизу и внимательно слушаешь, не говоря ни слова. Он хотел понять, говорит он тебе, каким образом сантерия, анимистская религия, завезенная на Карибы обращенными в рабство африканцами, выжила на Кубе. Как христианские ритуалы в Советском Союзе, языческие ритуалы тайно хранились на протяжении шести десятилетий репрессий и коммунистического жаргона.

— Кстати о церемониях… — заключает он, когда самолет готовится к посадке в Гаване, — тринадцать лет — переломный возраст во всех культурах, по очевидным причинам. Так вот… короче… ну… мы с твоей мамой решили, что, за неимением бар мицвы или первого причастия, ты можешь рассматривать эту поездку как церемонию посвящения во взрослый возраст. Если, конечно, идея тебе нравится.

Ты краснеешь и пожимаешь плечами. У тебя уже два года месячные, но ты не имеешь ни малейшего желания обсуждать признаки и символы пубертата с отцом.

Такси привозит вас в отель «Гавана Либре» в сердце квартала Ведадо. В холле отеля фотовыставка, здесь гордо красуются Фидель и его бородатые товарищи, которые, возглавляя днем кровавое восстание против режима диктатора Батисты, каждый вечер приходили отдыхать в роскошных апартаментах этого отеля.

— Да уж! — вздыхает Джоэль. — Нелегко быть революционером круглые сутки!

Открытие святилища запланировано только на завтра, и остаток дня вы можете посвятить осмотру города. Перекусив и распаковав багаж, вы отправляетесь пешком в сторону Старой Гаваны. Пуласки мужественно бежит следом, прихрамывая. Вы пробиваетесь сквозь толпу, и Джоэль помогает тебе разобраться в действительности, открывающейся перед вами. Он объясняет тебе, почему единственные машины на улице, если не считать скромных русских «Лад», — американские модели 1950-х годов, с крыльями, вмятинами и кричащих цветов; почему красивые церкви все заброшены; почему колониальные здания ветшают и обрушиваются.

Ты таращишь глаза, Шейна: это твоя первая встреча с настоящей бедностью. Почти все великолепные виллы — пустые раковины, открытые небу, подпертые досками и камнями. Цепляясь за балки между вторым и третьим этажами, деревья и кусты тянут свои ветви кверху, а их корни свисают вниз. По мере того как город окутывает ночь, ты понимаешь, что все эти не-дома обитаемы; сотни мужчин и женщин ходят мелкими шажками по балкам со своими скудными пожитками, стряпают на маленьких жаровнях прямо на полу, спят, закутавшись в одеяла, среди лиан в комнатах без стен и потолка.

Но происходит и кое-что другое. Ты замечаешь это не сразу, захваченная странностью кубинского города: вездесущая музыка, атмосфера безделья и неминуемой разрухи, тощие, облезлые собаки, которые интересуются Пуласки, нюхают у него под хвостом, вяло пытаются забраться на него и тут же убегают. Но через некоторое время ты замечаешь, что прохожие смотрят на вас как-то очень настойчиво. Ты не понимаешь почему. Твой испанский, нахватанный на улицах Верхнего Манхэттена, не позволяет тебе разобрать, что говорят попадающиеся вам навстречу мальчишки и мужчины, иногда девушки, да и женщины тоже. Puta, perra, zorra, ramera[20] — этих слов ты не знаешь. Но мало-помалу, поставив себя на их место, начинаешь видеть то, что видят они: тебя, молоденькую девушку, смуглую и налитую, в узкой зеленой мини-юбке, белой маечке без рукавов и белых сандалиях на низких каблуках, украшенных розовыми блестками; Джоэля, белого мужчину шестидесяти пяти лет, одетого в элегантные черные джинсы, белую рубашку от Лакоста с короткими рукавами и расстегнутым воротом и дорогие черные кроссовки. Оглядевшись вокруг, ты видишь несколько парочек, во всем похожих на вашу, прогуливающихся на набережной Малекон, — и вдруг понимаешь, почему в старом городе тощий молодняк обоих полов ошивается у туристических отелей. Содрогнувшись, ты смотришь на отца… но, снова пустившись в исторический экскурс, Джоэль так ничего и не понял: в глазах прохожих вы представляете такое же типичное клише современной Кубы, как американские машины и обрушившиеся церкви. Как он мог этого не предвидеть? — думаешь ты.

На улице Акоста какая-то женщина плюет тебе под ноги. Джоэль останавливается как вкопанный и испепеляет ее взглядом. Новый плевок приземляется у его ног, и она удаляется, с отвращением качая головой.

Даже теперь Джоэль как может игнорирует ситуацию.

— Не обращай внимания, Шейна, — говорит он. — Мы с тобой знаем правду, они — нет.

Вы ускоряете шаг. Описав большой круг, чтобы вернуться в центр города, вы садитесь выпить лимонаду на террасе кафе «Монсеррат» Внутри играет группа латино. Вы пытаетесь поймать ритм и заразиться радостью, льющейся с эстрады, но безуспешно.

За соседним столиком мужчина лет сорока в черной бейсболке с красным кленовым листом на козырьке клеится к цветным девушкам. Сначала он прижимает к себе высокую, элегантную молодую женщину с эбеновой кожей и целует ее взасос; десять минут спустя он уже обнимает за плечи двух совсем юных мулаток.

— Это отвратительно, — говоришь ты. — У него эрекция напоказ.

Джоэль с несчастным видом уставился в стол. Впервые на твоей памяти он не находит слов. Наконец он говорит:

— Милая… это не должно испортить нам удовольствие быть здесь на каникулах вместе, с Пуласки.

Но ваше удовольствие все же испорчено — не недоразумением, но