А если тыкать в фаланги указательным пальцем другой руки, что гораздо удобнее и нагляднее, то уже их окажется не двенадцать, а четырнадцать. Зачем другой рукой? Да хотя бы потому, что иной раз считать приходится не только «в уме», но и демонстрируя полученный результат кому-то еще.

И сбиться при пересчете фаланг проще простого. Тогда как загнутый палец с ним же, только выпрямленным, даже слепой не спутает. Это я к тому, что, возможно, первое счисление на Земле ввели в обиход существа с шестью пальцами?..

Ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Не хватало мне еще инопланетных заморочек для полноты ощущений. Да и Круглей как раз перешел к той части лекции, которую пропускать не стоит.

— За один грош или копейку, — купец показал мне отчеканенную на аверсе монеты единицу (кстати, арабскую!), а на реверсе что-то затертое, отдаленно напоминающее копье поперек щита, — можно купить половину хлеба, десяток яиц, две головки капусты, четверть круга сыра. За две — небольшой кусок сала или ломоть мяса. За пять — курицу.

— Нож? — я показал пальцем на его кинжал. — Сколько?

— От качества металла и мастера зависит, — чуть подумав, ответил тот. — Но меньше шиллинга не будет. Железо дорогое.

Угу. С этим понятно. В первом, так сказать, приближении.

— Конь?

— Ну ты и спросил, — развел руками Круглей. — Мерин? Жеребец? Кобыла? Порода? Возраст? Выучка?

— Чтоб ехать…

— Ага, — хохотнул тот. — Два слова — и все стало ясно. Ну, не совсем беззубую клячу, а такую лошадь, которая под твоим весом через милю не упадет, но и вскачь не пустится, хоть прибей — за пять шиллингов, то бишь — полталера, сторгуешь. Дешевле не отдадут. Проще отдельно шкуру продать, кости на мыло, да и мясо, если промариновать, в колбасу сгодится…

— Шкура… — я погладил ладонью свое единственное, если не считать дубины, имущество. — Сколько?

— Хочешь продать? — оживился купец и на какое-то мгновение его глаза заблестели в предвкушении наживы. Но потом Круглей вздохнул и погрустнел. — Ты мне жизнь спас, Степан. Не могу обманывать. Много. Я даже не знаю, как много. Странный зверь. Никогда в жизни такого не видывал. И вообще, раз уж заговорили, спрячь ты ее куда-нибудь. Так-то ты почти не отличаешься от остальных. Ну крупнее многих, да и только. Хотя я и здоровее встречал. Особливо из рыцарского сословия. А в этой шкуре — за версту видать, что чужак. Ну и отношение везде соответствующее будет.

— Спасибо. Сниму…

Прав купец. А я и не подумал, что отсвечиваю, как маяк. И, не откладывая, стал разоблачаться. В смысле, распустил пояс, стащил шкуру через голову и скатал в плотный сверток. Мехом внутрь. И перевязал тем же поясом.

— А ну тихо. Замри!

Я вроде и не производил шума, а когда прислушался, и сам расслышал еще отдаленный, но явно приближающийся топот копыт. С той стороны, откуда мы и сами прибыли. Ну вот — не прошло и полгода.

— Кого это нечистая сила несет? — встревожился купец. — Добрые люди ночью по лесным дорогам не ездят. Эй, парни! К оружию!

Топот доносился все отчетливее, а там и огни замелькали.

— Обошлось, — облегченно вздохнул Круглей. — С факелами скачут.

Я не понял, почему разбойники не могут подсвечивать себе дорогу, но расспрашивать не стал. Как для варвара, я сегодня уже и так слишком много информации получил.

— Кто такие?! — Первый всадник придержал коня в двадцати шагах от нашей полянки.

— Сам-то кем будешь, чтоб спрашивать? — отозвался Круглей.

— Десятник Раж! Знаменосец князя Мстислава Белозерского! — надменно ответил тот.

Но я уже и сам признал вездесущего сына Малка. По осиной расцветке плащей и конских попон. А главным образом по манере общения.

— А что, десятник, князь Мстислав теперь на дороге промышляет, что ты ночью на купеческий обоз наскакиваешь, как тать?

— Но-но! — привычно взъярился ратник. — Да за такие речи…

Круглей бросил в костер охапку хвороста, и пока пламя прорывалось наверх, выступил вперед.

— Гость Круглей?! — Когда огонь полыхнул с новой силой, осветив купца с ног до головы, в голосе нахрапистого знаменосца поубавилось спесивости. — Эй, парни! Тут свои!.. Привал! Не расседлывать. Подпруги ослабить.

Отдав распоряжения, Раж спрыгнул с коня и подошел к купцу.

— Здрав будь, гость! У костра погреться дозволишь?

— И тебе не хворать, воин, — кивнул в ответ Круглей. — Присаживайтесь. Места не жалко. Что случилось? Чего ночью по лесу носитесь?

— А ты когда из Белозерья вышел? — не торопясь с ответом, в свою очередь спросил десятник, неторопливо обходя возы и приглядываясь к лежащим на них обозникам. Ночью в лесу сырой воздух понизу стелится, что для ран опасно. Поэтому раненых оставляли спать на возах, поверх клади.

— Ну, считай, пятый день в пути… — пожал плечами Круглей.

— И ничего странного с вами не случалось?

— Я что-то не пойму тебя, десятник? — Теперь пришла очередь купца характер показывать. — Ты же не ослеп еще? Сам все видишь. Так зачем спрашиваешь с подвохом?

— Извини, гость, — повинился десятник. — Беда в Белозерье случилась, вот я и сам не свой.

— Ну так подсаживайся к огню, да и поговорим по-свойски, — махнул купец рукой в сторону костра.

— Можно, — кивнул тот. — А и правда, не чужие мы.

И только после этого жеста все ожили. И охранники обоза, и белозерские ратники. Видимо, все же не до конца доверяли друг другу люди вот так, как бы случайно, встретившиеся в лесу ночью.

Десятник церемонно подождал, пока усядется хозяин, и только потом занял место у костра. Не забыв при этом сдвинуть меч так, чтоб его было удобно схватить в любой миг. Но по тому, как Раж вольготно распустил пояс, я понял, что вряд ли это с его стороны дополнительная предосторожность. Скорее одна из привычек бывалого воина, которые приобретаются, если удается пожить достаточно долго.

Сопровождающие княжеского знаменосца воины разошлись по поляне, некоторые подошли к обозу, вполголоса переговариваясь со знакомцами из охраны каравана.

— Так что там у вас случилось-то? — напомнил купец. Достаточно бесцеремонно, как можно было догадаться по недовольно скривившемуся лицу десятника.

— Чудище невиданное в наших краях объявилось. Вот что…

— Иди ты, — недоверчиво покрутил головой Круглей.

— Ей-богу, не вру! — перекрестился Раж. — Ростом повыше городовой сажени[25]будет. В плечах самого себя шире.

— Почудилось, поди, кому-то… с перепития?

— Не надо, купец, — построжел десятник. — Зачем напраслину возводишь? Я своими глазами видел, как оно княжича Витойта будто муху прихлопнуло. Выскочил из лесу, сделал вот так, — воин хлопнул в ладоши, — и сплющило рыцаря в блин вместе с доспехом! Понял?! А со мною эту жуть еще два десятка воев зрели.