Ладно, это лирика. Если имеется дорога, то рано или поздно куда-то она приведет. А если по ней движется купеческий обоз, значит, и деньги там, куда он следует, тоже имеются. Но… Черт возьми, опять это «но»! Быстро продать что-то действительно ценное за достойную цену без связей практически невозможно. Любой купец, которому я предложу свой товар, либо предложит мне смехотворную плату, либо спросит: кто я таков и где взял такие ценные вещи? Отдам задешево — косвенно подтвержу, что раздобыл все путем неправедным. Буду упорствовать — не продам вообще.

Чем это чревато? Да множеством самых разнообразных и очень крупных неприятностей.

Первая из них — меня потащат к градоначальнику, или к тому, кто там будет старший. И поскольку я совершенно ничем не смогу подтвердить ни собственную личность, ни тем более права на ценности, — их у меня банальным образом конфискуют. И хорошо, если после этого отпустят на все четыре стороны, а не выпорют и не сошлют на каторжные работы. Дармовая рабсила всегда нужна, а история о варваре, который даже не может внятно объяснить, откуда пришел, — у дознавателей не прокатит.

Вторая проблема — весть о варваре, владеющем интересными вещами и не знающем им настоящей цены, немедленно достигнет ушей людей промышляющих, так сказать, экспроприацией. Причем не только у экспроприаторов, а у любого, у кого эти самые ценности имеются в наличии и недостаточно надежно защищены. И меня в самом скором времени изловят, после чего отвезут в некое укромное местечко, где долго и обстоятельно станут выспрашивать: у кого именно я все это нашел? И сколько там такого добра еще имеется? Историческая правда никого не убедит, а потому — меня наверняка запытают до смерти.

Ни первая, ни вторая перспектива мне совершенно неинтересны. Поэтому о том, чтобы создавать что-либо очень ценное, используя передовую мысль, лучше забыть сразу. По меньшей мере пока этот мир не станет мне понятным, а я не займу в нем достойного и устойчивого положения.

Так, с этой стороной бутерброда вроде бы все более или менее ясно. Теперь прикинем вторую, я бы сказал, обязательную программу каждого уважающего себя попаданца.

Прогрессорскую! То бишь внедрение передовых технологий в отсталую реальность. Звучит круто, но…

Можно было и не сомневаться, что «но» отыщется непременно. Обстоятельство, с легкостью игнорируемое в книгах и очень упертое в жизни. В околонаучных кругах с гордостью носящее малопонятное название: «инертность общества». То самое, о которое сломались все без исключения благие намерения, начиная от проповедей Христа и заканчивая более близкими по времени перестройками Петра, Владимира и некоего Михаила. Сколько бород сбрили, сколько народа в Сибирь укатали, а результат едва заметен. И ведь не простые граждане были, а — помазанники. Ну не хочет народ прогресса. Все по старинке жить норовит. Мол, если деду и отцу годилось, то и я как-нибудь перекантуюсь…

Можно, к примеру, построить лесопилку и… завалить ее досками. Потому что дальше подворья большая часть лесоматериала не уйдет. Куда и чем возить, за сколько продавать? Что, где-то князь БАМ строит, или решил пол в хоромах перестелить? Так ему дешевле у своих крестьян их взять. Пусть меньше, и не такие ровные — чихать. Зато даром, ну или под видом какого-нибудь подушного налога. И так во всем.

Нет спроса, не имеет смысла и предлагать. А будешь слишком активным, оставшиеся в округе плотники, те самые, что раньше вручную доски делали, на твою пилораму красного петуха запустят. Законы конкуренции с каменного века не менялись.

— Не спишь, Степан?

— Вообще-то нет.

Я не соврал, но и уточнять не стал, что задумался настолько, что не заметил, как Круглей подошел. Пока купец меня не окликнул.

— А я вот решил поучить тебя счету… немного. Завтра, если ничего не случится… Тьфу-тьфу-тьфу… в Западную Гать прийти должны. Там тебе эта наука сгодится.

* * *

Купец присел напротив. Вытащил из-за пояса квадратный кусок цветастой ткани, больше всего похожий на женскую косынку. Ну или на большой носовой платок. Хотя сильно сомневаюсь, чтобы здесь уже начали задумываться над вопросом, как культурнее сморкаться.

Круглей расстелил ткань между нами и высыпал на него горсть монет. Ладонью разгладил образовавшуюся горку, так что монеты легли одним слоем, и ткнул в них пальцем.

— Это деньги.

— Я знаю… Ты давал.

— Нашел о чем купцу напоминать, — усмехнулся тот. — А сколько здесь, какая сумма?

Ладно, тупить, так тупить по полной.

Я протянул руку и указательным пальцем начал по одной отодвигать монетки в сторону, не делая между ними различия. Будто не замечал, что их там как минимум пять разных видов по размеру, материалу и форме. Бормоча при этом: «Один, два, три…» Делая между словами длинные паузы и морща лоб, словно вспоминая. Между «шесть» и «семь» я задумался особенно долго. А на «десять» спекся окончательно. Почесал подбородок, посмотрел на растопыренные пальцы обеих рук, словно проверял: все ли на месте. Потом кивнул, уверенно произнес «десять» и начал строить вторую кучку. Начав новый отсчет.

— Достаточно, — остановил меня Круглей. — Примерно понятно. Считать ты умеешь. До десяти. И если б это были… — он оглянулся, — к примеру, желуди, то я даже похвалил бы тебя. Но это… — он назидательно поднял перст, — деньги! И считать их надо совсем иначе.

Купец сноровисто рассортировал монетки на три кучки, по материалу изготовления. Самая большая горка получилась из монет самой различной конфигурации, но темно-коричневых, почти черных, как одежда и руки крестьянина. Вторая кучка состояла из квадратных и овальных монет — более светлых, серовато-стальных — в тон вооружению и доспеху ратников. И отдельно от всех них купец неторопливо выложил парочку желтовато-красных кругляшей, одним только видом вызывающих к себе почтение, как ризы священника.

— Ну что? Какие из них тебе больше нравятся? — ухмыльнулся он.

Я без раздумий указал на «золотые». А чего, варвары всегда были падкие на яркие вещи.

— Соображаешь, — одобрил Круглей. — Эти два талера тут самые ценные. Они одни стоят больше, чем все остальные копейки и гроши… — он указал на горку темных монет, — и рубли или шиллинги, — палец переместился в сторону «серых», — вместе взятые. Названия запомнил? Повтори.

Я послушно повторил.

— Хорошо. Теперь поговорим о достоинстве монет. И ты поймешь, почему я сказал, что два золотых дороже целой кучи медяков и серебра.

Круглей стал раскладывать монетки на кучки более осмысленно, ровно по десять в каждой. Чего, собственно, и следовало ожидать. Я краем уха слушал его объяснения, чтоб не пропустить момента, когда он подойдет к покупательской способности монет. То бишь тому, что для обычного человека наиболее важно: сколько и чего можно приобрести в обмен на свои денежки. А сам тем временем думал, что вот — даже в другом мире все равно изначально принято десятеричное счисление.

Ну и правильно, ведь что может быть проще, чем загибать собственные пальцы? И что бы там ни говорили сторонники двенадцатеричной системы счисления о ее возникновении, вследствие подсчета фаланг на одной руке большим пальцем той же самой руки — мне кажется, это уже подгонка фактов. Ибо усложняет процесс.