Таким образом, если даже Россия провозглашала наднациональную идею, то только при своей собственной ведущей роли. В этом смысле наблюдается преемственность идеологических конструкций от «Третьего Рима» до панславизма и далее до Третьего Интернационала (Коминтерна), международного коммунистического движения во главе с КПСС, социалистического лагеря (позднее «содружества») во главе с СССР, а в наши дни – Евразийского союза и «Русского мира» во главе с Российской Федерацией.

Неудивительно поэтому, что суверенитет стал камнем преткновения в российских интеграционных усилиях 1990–2000 годов. Все интеграционные модели, на которые первоначально ориентировались российские политики, были связаны с передачей части суверенитета наднациональному органу (ЕС) или главному союзнику (НАТО), а также фактическим признанием лидерства США в мире. Уже к 1993 году, однако, обнаружилось, что такой вариант категорически не устраивает значительную часть российских элит. В результате президент Ельцин был вынужден изменить свою первоначальную нейтральную позицию по вопросу о расширении НАТО на Восток.

В своих последующих контактах с западными коллегами на тему интеграции российские политики пытались продвигать вариант, который предусматривал бы для России беспрецедентно высокую степень автономии в рамках коллективного Запада. Говорили, например, об усиленной «деголлевской» конструкции. Иными словами, Россия хотела стать частью Запада, но при этом получить не меньшие права, чем любое другое государство, входящее в систему: только так в Москве понимали равноправие. Это, однако, было уже неприемлемо для Запада, и прежде всего для государства-лидера – Соединенных Штатов.

Действительно, если бы РФ вступила в НАТО, то можно было бы предположить, что рано или поздно она попыталась бы занять место «вице-президента» альянса, претендуя на особый статус, а в дальнейшем могла бы пойти дальше – создать собственную «фракцию». Именно об этом предупреждала американцев бывший британский премьер-министр Маргарет Тэтчер. Это неизбежно вызвало бы противодействие США и могло бы привести к трениям вплоть до развала альянса или утраты им функциональности.

Труднее представить себе сценарий вступления России в ЕС. Но если бы это произошло, то РФ и здесь стремилась бы занять место «первой среди равных». В Европарламенте у РФ была бы самая большая национальная квота, как у самой крупной страны Европы. Россия, наверное, не «подмяла» бы под себя остальную Европу, но обязательно попыталась бы стать ее лидером (возможно, в тандеме с Германией или в «тройке» с ФРГ и Францией) и вывести такую «Большую Европу» в самостоятельные игроки на мировой арене[78]. Подозрения США насчет последствий для себя трехстороннего сближения Москвы, Берлина и Парижа в конце 1990-х – начале 2000-х годов имели под собой некоторые основания.

Нынешний российский упор на суверенитет, таким образом, с одной стороны, является несомненной реакцией на неудачу предыдущего периода интеграции в евроатлантический Запад. России не удалось стать «вице-президентом» расширенного Запада; ей не удалось стать второй державой, а затем и равноправным партнером для НАТО в целом; не удалось ей и выстроить равноправную конфедерацию с Европейским союзом. Многолетнее членство РФ в «Большой восьмерке» (1997–2014) не оправдало ожиданий: повестку дня группы определяли в основном США[79]. В этой связи закономерным стал поворот к национальной, патриотической парадигме. Россия перестала ориентироваться на Запад, обратилась на саму себя. Она уже не «возвращается в Европу», а следует «в Москву», к себе.

С другой стороны, национальный этап в современной российской истории, обозначившийся за несколько лет до украинского кризиса, является результатом эволюции постсоветского российского общества, пережившего травму распада «большой страны», прошедшего двадцатилетнюю «выучку» у Запада и заявившего затем претензии на собственную роль и отдельное место в мире. В этом нет ничего необычного: Россия едва ли не последней среди бывших советских республик сделала упор на национальное.

Суверенитет часто объявляется устаревшим, особенно в западноевропейских странах. Образование Европейского общего рынка (1957 год), затем Европейского союза (1993 год) с напрямую избираемым (с 1979 года) общим парламентом, создание (в 1999 году) Шенгенской зоны, уничтожившей пограничные столбы и заставы в западной и центральной частях Европы, учреждение единой европейской валюты (2003 год), упразднившей национальные денежные системы, действительно серьезно сузили сферу национального суверенитета европейских государств.

Европейский проект, однако, остается на сегодняшний день уникальным явлением. Настоящим антиподом Европы в этом отношении являются Соединенные Штаты Америки. В США сильны изоляционистские традиции, они в принципе не приемлют международного руководства. Американские вооруженные силы нигде и никогда не находятся под иностранным командованием. Граждане США неподсудны Международному уголовному суду. Для того чтобы США не игнорировали ООН, как это произошло с Лигой Наций при Вудро Вильсоне, президент Франклин Рузвельт добился размещения ее штаб-квартиры в Нью-Йорке.

В наше время, не имея возможности получить одобрение планируемых Вашингтоном военных акций со стороны Совета Безопасности ООН, США при необходимости действуют в обход Совета[80]. На вопрос, что является юридической основой глобальной войны с терроризмом, которую вела администрация Джорджа Буша, будущий представитель США в ООН Джон Болтон ответил, практически не задумываясь: «Конституция США»[81]. США являются членом Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), но идея мониторинга американских выборов или ситуации с правами человека в США со стороны ОБСЕ выглядит в глазах большинства американцев абсурдной.

Вторая держава современного мира – Китай – также очень трепетно относится к своему суверенитету. Приход к власти коммунистов в 1949 году официально называется Освобождением. Величайшей заслугой Мао Цзэдуна считается возвращение Китаю спустя сто лет суверенитета, утраченного в период Опиумных войн XIX века. КНР с самого начала отказалась участвовать в ряде важнейших международных договоров – о частичном запрете ядерных испытаний (1963 год) и о нераспространении ядерного оружия (1968 год). Не подписывал Китай и договоры об ограничении и сокращении ядерных вооружений. Пекин торжественно отметил возвращение Гонконга под свою юрисдикцию (1997 год) и настаивает на уважении всеми странами коренных интересов Китая – прежде всего в отношении Тайваня, Тибета и Синьцзяна. Проблема суверенитета островов в Восточно– и Южно-Китайском морях, на которые претендует КНР, относится к числу наиболее острых вопросов современных международных отношений в Азии.