они поступили с ним! Неужели заслужил он такой конец? Так ведь и он, Пашка, заслуживает не лучший! Да ещё отправил этих двоих на рынок, в самое злачное место города. Он себе не простит, если… но вот, звонок!

Никогда бы он не подумал, что настолько будет рад слышать писклявый голос Хомяка. На фоне чьих-то разговоров он крикнул «мы нашли его» и передал трубку Комару. Сиплый, прокуренный, довольно высокий голос – это был Комар, Пашка сразу узнал его. От сердца отлегло. Попросив Комара взять болгарку, Пашка распрощался с ним до завтра, а своим соратникам велел тотчас ехать домой, заверив их, что задание выполнено отлично. Теперь он был спокоен, дело двинулось.

Отключив телефон, он окинул взглядом холл, на стенах которого умирали тени вешалок. Последние огненные лучи загнали их к самому потолку и заставили раздуться, как отравленную крысу перед смертью. А рядом с полом начинала сгущаться тьма, заполняя пространство холодным туманом. Пашке стало очень неуютно здесь. Идти в каморку у гардероба он не хотел; какое-то омерзение возникло в нём перед этим помещением. Надо пойти наверх. Туда, где солнце ещё светит в окна. Он быстро зашёл в спортивный зал, взял оттуда мат и поспешил наверх, стараясь не смотреть куда-либо кроме как под ноги. На последнем, четвёртом этаже открыл кабинет алгебры и геометрии – почему-то он приглянулся ему больше остальных. Здесь ещё было светло, здесь небо было ближе. Тьма осталась далеко внизу, но она поднималась… поднималась одновременно с тем, как солнце всё глубже садилось за горизонт. Но здесь была настольная лампа, да и дверь он запер изнутри, подперев её ещё и стулом. И лёг на мат рядом с учительским столом, сжался в клубок и попытался спать. Но сон его был чуткий и беспокойный, и то и дело в подсознании возникали образы Галины Алексеевны, Николая Петровича, Аллы Эдуардовны, сторожа или Антонины Порфирьевны, или Семёна и Дениса, а так же и Комара, и Шины, и все части их тел были перепутаны, словно их сначала расчленили, а затем сшили в неверном порядке. И в таком виде эти существа разгуливали по коридорам школы и скреблись в подпёртую стулом дверь.

Комар явился к вечеру следующего дня и принёс с собой сумку, напоминающую портфельчик старого кагэбешника. «Антиквариат!» – заявил он сипло, перекинув сигарету с одного угла рта в другой. В портфельчике оказалась болгарка и некоторые другие инструменты, и вскоре железная дверь компьютерного класса была вскрыта без особых проблем. Пашка правда опасался, что там возможно не отключена сигнализация, но Комар перерезал пару каких-то проводков в ближайшем щитке и сказал, что «всё норм». А так же добавил, что вся школьная система охраны похожа на детский сад и что сейчас она похоже отключена вообще вся.

Дверь была открыта, и пред ними предстала целая комната компьютеров и мониторов.

– Техника конечно так себе, но загнать можно. В принципе, кстати, средняя, – прокомментировал Комар. – Думал, хуже будет.

Несколько системных блоков были тут же разобраны на запчасти, так же Комар уволок ежё четыре монитора, покидая школу поздней ночью под покровом темноты, как говориться. А Пашка разбогател на несколько тысяч, которые, несомненно, требовалось ещё приумножить. Комар же обещал прийти опять, как только сбагрит эту технику.

– Тебе надо побыстрее или подороже? – Только и спросил он.

– Побыстрее.

– Лады. Тогда перекупщикам загоню. Думаю, уже завтра. А если частникам продать, было бы дороже!

– Нет. Мне быстрее надо.

– Как скажешь.

На этом они распрощались, и Пашка вернулся в своё логово на четвёртом этаже. И уже на следующий день несколько парт в кабинете алгебры были сдвинуты вместе и ломились от всяких пицц, пирогов, соков и печенья, а за ними сидели, наевшись до отвала, Хомяк, Белка и Пашка.

– Вот это да! Я ещё так никогда не наедался! – стонал Хомяк, с трудом запихивая в рот очередной кусок пиццы.

– Смотри не лопни. Я тебя вытаскивать не буду. Загниёшь тут, как сторож! – подшучивал Пашка. Откуда были взяты деньги на пир, он им не сказал конечно, пояснив лишь, что Комар хороший друг и всегда поможет. Нельзя им такое говорить, ещё ляпнут где-нибудь, не нарочно, так случайно! К счастью, подавить их любопытство при помощи вкусностей оказалось не сложно.

– Корпорация independent начинает своё развитие. День четвёртый, полёт, как видите, нормальный! – изрёк он для поддержания духа.

– А какой у нас будет девиз? – спросил Белка.

– Девиз? А какой ты хочешь?

– Акуна-матата! – предложил Хомяк, перемалывая очередной кусок пиццы.

– Не, не катит, – отрезал Пашка. – Давай посерьёзней.

– Свободные и независимые! – встрял Белка.

– А это слишком банально.

Пашка задумался, глядя в окно. Там, на небосводе, где-то высоко-высоко сияло солнце, утопая в глубокой синеве. Небо сегодня было на удивление синее.

– Дорога к небу. Да, пусть будет дорога к небу, – проговорил он.

– А почему к небу? – удивился Денис.

– Ну ведь там свобода. Нет никаких рамок, границ…

– Я бы тоже не хотел рамок и границ, – Семён наконец справился с пиццей и измождённо смотрел на следующий кусок.

Павла вдруг осенила потрясающая мысль:

– А не пойти ли нам на крышу?

Ну да, как раз там он ещё не был! В глазах его друзей загорелся восторг.

– Вы знаете, кто это висит? – спросил он, указав на самый левый портрет над школьной доской.

– Это Лобачевский. Великий математик! – ответил Хомяк.

– Что-то он хмурый очень, – добавил Денис, и Павел поддержал его:

– Вот-вот, я тоже заметил. Мне он не нравиться. Да и вообще вся эта компания.

– А чего ж радоваться, если в голове одни цифры и формулы! – пошутил Денис, сам прежде всего и рассмеявшись.

– Надо его выгулять, – подхватил Хомяк.

– Думаете, повеселеет? – усмехнулся Павел. – Ну, давайте попробуем. Снимайте!

Снять как положено портрет не удалось, и великий математик был скинут с гвоздя учительской указкой. Рама со стуком упала на пол и в одном месте даже треснула.

– Хомячина, ну-ка сядь рядом… да у вас с ним одно лицо!

– А и точно! Да! – тут же подхватил Белка.

– Да ничего не одно! Мы же вообще не похожи!

– У вас обоих ум из ушей лезет.

– Ничего подобного!

– Ладно, бери его и пошли.

Прихватив портрет Лобачевского, ребята отправились покорять просторы крыши, а Лейбниц и Гаусс таким образом лишились одного соратника.

Лёгкий тёплый ветер гладил волосы, приятно скользил за ушами и обнимал шею, как ласковые руки девушки; проникал под футболку и обдавал ненавязчивой свежестью. Здесь дышалось иначе, чем внизу. Раскалённый воздух поднимался от гудроновой крыши, и стопам было приятно-горячо, точно