Я возле печки с потрохом по́раюсь, а Фрося борщ ест и рассказывает:

— Дак я ж кажу… На базари люды кажуть, шо в офицерив хтось шось зробыв. Ну, думаю, трэба до Марийкы, вона ж знае… Ага?

Я спокойно сказала, что в нашем Доме офицеров на собрании попа́дали на пол палки, потому что есть еще люди, которые без совести к своей работе, оставили и пошли — хоть водку пить, хоть что. Я сказала, что сама я в зале не сидела, а сидела в коморе у Якова-киномеханика и смотрела на собрание с дырки, в которую крутят кино. Первое. Потому что в зале уже набилось людей. Потом — так интереснéй.

Фрося за каждым моим словом агакала.

А за последним моим словом Фрося сказала, что оно ж так, что с механиком интереснéй, что Фрося волнуется, или за собрание у нас все успелось.

Фрося заелозила на табуретке, как Норинская, когда усаживалась в президиуме, и языком своим облизалась тоже.

Божжжже!

Я тихо смолчала, как смолчала про мужчинство Ленина. Пускай Фрося лучше доложит про стыдо́бу, а не про что попало.

В эту самую секундочку Фрося перевернула свой разговор.

Борщ Фрося уже покушала и начала запихиваться куриной печенкой с пупочком.

Фрося кушала и поясняла мне, что хоть курица не порося, а копийчину на курицу надо, что надо ж и то, и другое………………

Конечно, я узнала привычку Фроси и пошла за кошельком.

Я лежала, чтоб заснуть, а сон не шел и не шел.

С Фросей получилось хорошо. Фрося все-все перескажет с моих слов. Может, моя копейка Фросю еще больше подкрепит в мою пользу. Если что, Фрося ж от меня помощи лишится. Не может же такого быть, чтоб органы Фросе платили. До революции царизм платил, а советская власть — ни за что не будет.

Потом я подумала про Якова, про его название меня Изергиль. Я не из-за нации, а зачем Яков так? Яков же красоту мою признал? Признал. А про выворот зачем?

Потом я подумала про как мне правильно считать — спас меня Яков или не спас? Если спас, получается, что я виноватая. А я ж не виноватая.

Я подумала, что это ж я так считаю. А Яков как считает? Может, Яков считает, что я виноватая. Может, Яков не шутку пошутил, когда распотякивал про меня в ряд с палками? И зачем Яков сказал про расплатиться? Спасибо — это ж не расплата. Расплата — это у людей, когда виноватый. А я не виноватая.

Потом я подумала, что я хорошо ответила Якову про расплату и девичью гордость. Допустим, я про гордость не сказала, а и без такого слова на всякий случай понятно — я обиделась не как враг, а как девушка.

Потом я хотела подумать про Катерину, как она на меня смотрела, когда я рассказывала про все с Яковом и дыркой. А подумала про Норинскую, как Норинская задницу свою об стул терла, как Норинская языком своим облизывалась. А потом про Фросю — тоже ж бесстыжую. А потом про Ленина с рукой. А потом про Александра Ивановича — тоже ж с рукой

Я утром проснулась, вроде меня били и били без просыпа. Я всегда так переживаю переживания.

Надо было делать план на сегодняшний день.

Получилось так. Первое. Поставить Ленина на место, руку накрыть рушником. Потом. Выяснить Якова.

Как и положено, я пришла на работу секундочка в секундочку.

В буфете, в самых дверях, мне навстречу вышел Дмитро. Дмитро тащил здоровенный бидон с кухни. На кухне в такой бидон собирали лушпайки и подобное, что оставалось на тарелке или портилось.

Допустим, на тарелке почти что не оставалось. Оно ж вкусно, а потом — человек в буфет приходит кушать, а не гулять. Были и такие, кто говорил критику. Меня про такое предупредили, чтоб стоять и внимательно слушать. У меня хорошо получалось.

Да.

Дмитро бидон и выносил, а забирала машина-полуторка на ферму. Я еще раньше видела: в кузове бидонов десять или еще. Я у Дмитра спросила. Дмитро сказал, что и с ресторанов забирают тоже.

Когда я увидела Дмитра с свинячим бидоном, я, конечно, подумала про Якова, как я шваркнула поднос на пюре, и про другое — важное — подумала.

Нина начищала подстаканники. А посуда уже помылась. Потому что посуда мылась с вечера, пятого вечером и мылась. Вчера ж был выходной, хоть мы и пришли, а, считай, посуды не было. Тут хоть что, а грязную посуду на ночь кинуть нельзя — хоть кастрюлю с-под борща, хоть стакан с-под чая. Это закон. А подстаканники — можно. Потому что начищать — это ж не мыть. Начищают мытое, чтоб был вид. Конечно, есть такое, что не начистишь. Тут я опять подумала про совесть Якова.

Я спросила Нину:

— Я вчера Якову покушать носила на подносе. Яков назад принес хоть что? Я ж просила, просила…

Нина сообщила, что Яков из таких, у которых не допросишься.

Я, чтоб поддержать разговор, сказала «ага».

Нина сказала:

— Ага, ага… Жид од нас сыльно различается.

Я и раньше слышала похожее. Допустим, еще когда я про себя не знала, я всегда слушала про евреев без своего стыда. А когда узнала про себя, начался у меня стыд. Я ж говорила про что еврей — это у нас считалась стыдная нация. По правде, Яков этот стыд расковырял своей собачей брехней.

У меня не нашлось сло́ва для Нины. Я слово и не искала. У меня ж такое слово найтись и не могло.

Я сказала, чтоб отойти от Нины:

— Ой, мне ж…

И я взялась носить стаканы и подобное Катерине на полку.

Когда я пошла до Якова, обед уже кончился. Я сказала Нине, что на одну секундочку и чтоб она меня подменила, и пошла.

Я громко постучала, хоть было заметно, что двери коморы и так открытые.

Яков гаркнул:

— Заходь!

Я зашла и остановилась. Яков на меня даже не повернулся, сидел своей спиной до меня и сидел.

Я поздоровалась. Яков и сейчас не повернулся, а спросил у меня, что надо.

А я уже увидела, что тарелки с моего подноса одна в другой на полу в углу, газетой прикрытые. А стаканов нету. Наверно, разбились, когда я шваркала. А было ж два стакана с компотом. А тарелки, получается, не разбились. И поднос стену подпирает, грязная задница наружу светит, как пюре на подносе налипло, так и есть.

Я сказала Якову:

— Вы тарелки, пожалуйста, дайте… И поднос тоже.

Яков на табуретке подсунулся до угла, не встал с своего места, так и нагрузил мой поднос и пихнул по полу до меня. Конечно, поднос не коньки, до нужного не доехал.

Я себе стою.

Яков себе сидит.

Я себе молчу.

Яков молчит тоже.

Я сама себе считаю: и раз и два и три и четыре и пять и…

Когда мы первый раз были в гостях у Клары Семеновны, я взялась наливать чай с чайника в чашки. Я сильно-сильно волновалась. И получилось, что я кипятком попала на стол. Конечно, я начала стирать с скатерти кипяток своей рукой. Мне руку у всех на глазах зажгло.