По правде, мне и раньше хотелось, а тут случай. Тем более уже и стол поставили под красной бархатной скатертью для президиума, и трибуну рядом тоже.

Я подумала, что давай-давай, товарищ Осипов, что выступь перед людьми! Научи, как жить!

В ту самую секундочку я не хотела думать про Александра Ивановича, оно само выскочило. Я решила на целый вечер больше не пускать подобное наружу.

Я с зала и не видела, что пол щелястый и на сбивах доски обтреханные.

Я подумала, что в зал не сяду, а стану тут. Стану и буду смотреть все-все оборотом.

Я сказала Валентине, чтоб Валентина шла себе, а что я уже буду в зале ждать начала.

Я и стала ждать — в углу. У нас в Доме офицеров на сцене был занавес с бархата, как в театре. В ту секундочку занавес весь-весь собрался в углу. С занавеса получилась сборка волной. Мне понравилось. У занавеса была еще и бахрома. Бахрома была золотая, кистястая, хоть и с черными растеками. Валентине б надо было занавес подтыкивать, а она не подтыкивала. Валентина ж, наверно, воду в ведре не переменяла. Валентина ж одной водой мазала и мазала. По золоту так и мазала грязюкой с всех щелей. Там были и палки-железяки. Палки-железяки притыкнули до стенки, а плохо притыкнули.

По правде, мне нравится, когда всюду порядок и аккуратность. И среди людей тоже.

Я смотрела, как входили, как садились, как некоторые пересаживались по сколько-то. Как рассчитывали, кто куда сядет, чтоб вроде нечаянно попасть сбоку.

Пришла Катерина, уселась на последний ряд, тут и Степан Федорович, и Нина, и Галя тоже. Надежда пришла, села перед Катериной. Надежда вроде взяла — раз! — и своим начесом загородила Катерине дорогу. А Катерина — раз! — и не пересела. Катерина получилась молодец. А Надежда получилась дурная.

Норинская тоже заявилась.

Норинская принесла с собой белую бумажку и карандаши, положила перед всеми-всеми стульями в президиуме. Потом Норинская — раз! — и уселась в президиум.

Я уже думала про Норинскую и про стыд, а тут опять. Мне сильно не понравилось, что Норинская, когда садилась, так терлась задницей. Для женщины такое некрасиво и не скромно. Норинская, когда садилась, еще и юбкой мотанула. Мне аж в нос ударило «Красной Москвой». Я подумала, что есть бесстыжие, которые поливаются и там тоже. Норинская и языком своим облизалась. А Норинская ж как женщина была уже старая. Норинской надо было б работать для людей, а не тереться по всему на свете. Норинской надо было б

Да.

Конечно, торжественное собрание проходило торжественно. Сильно па́хнул одеколон «Шипр», сильней «Красной Москвы», и начистка для сапогов тоже па́хнула.

Я смотрела, кто собрался на собрание.

Допустим, в такой день мне надо было б смотреть на лица коллектива и военных, которые пришли отметить, и думать про что никакая сила нас не сбо́рет, ни на земле, ни на небе. Про землю — это всем-всем понятно, а про небо — потому что ж в Чернигове есть и летное училище тоже. Про что никто нас не сборет на воде я и не подумала б, потому что в Чернигове воды нету. Только речка Десна, а еще и Стрижень, а это ж не вода для войны.

И, может, мне б от таких ду́мок стало хорошо. Так хорошо, что страх. Может, мне б захотелось сделать что-то большое — под момент.

Допустим, стать на колени, своей рукой забрать край кистястого занавеса, вроде знамя родины в горячей крови, и сказать наверх одними своими губами, чтоб никому не мешать:

— Боже! Убей всех империалистов!

По правде, у меня в голове было другое. Я у себя в голове была бесстыжая.

Я думала про себя, что я простая подавальщица, что на мне бутылочное платье с хорошей шерсти, что на мне новисенькие чулки с капрона на новисеньком поясе с атласа и с резинками, что на мне новисенькая шелковая комбинация, что на мне трусы не сатиновые, а новисенькие, с шелка, что один лифик на мне подгулял. Лифик мне шила Зоя, с прострочкой, у нас и на базаре с рук стоящего не купишь, я наметила в Киеве купить, как у Пановой…

Я думала, что у Норинской тоже ж, наверно, лифик не какой попало, что Норинская с Польши, наверно, навезла и того, и сего.

Я думала, что у Катерины повна пазуха цицёк, что у Надежды кролиные уши… А что у меня под всем-всем — чистое девичье тело, что у меня тело как бархатное, вроде занавес или вроде знамя родины, а может, и как скатерть с стола, где президиум.

Александр Иванович в эту самую секундочку взял — раз! — свою руку положил и трогает материю, и трогает…

Я в эту самую секундочку подумала, что ой, Александр Иванович, ой, Александр Иванович, ой, Александр Иванович, что как же ж мне, Александр Иванович………………

Потом я подумала, что получились вы перед мной, Александр Иванович, нечестная свыня, что знамя родины тому порука.

Потом я подумала, что ой, какая ж порука, Александр Иванович, рука ж какая у вас, какая…

Я стала на колени, забрала себе в кулак край кистястого занавеса, вроде знамя родины в горячей крови, и сказала наверх одними своими губами, чтоб никому не мешать:

— Боже! Пусть Александр Иванович меня потрогает!

Не знаю, как уже это получилось, а только когда я встала с коленей, меня трошки повело, в голове взялось вроде туманом.

Конечно, я захотела удержаться на своих ногах, а не удержалась и боком наехала на палки-железяки. А палки-железяки наехали на меня, я отскочила в сторону, а они — раз! — и начали падать. А высоченные ж! Может, метра на три. Что палки уже там крепили, как уже крепили… Упало — и все.

Да.

Я ж отскочила, а палки-железяки пошли себе дальше и дальше — на сцену повдоль. И упали палки назади стола с президиумом.

Конечно, люди подняли шум и крик тоже.

И конечно, люди повскакивали с своих стульев. Кто бежит к президиуму — спасать, кто бежит с зала — самому спастись или зачем уже там…

А я ни с места.

Я глаза утупила на президиум и глазами понимаю — не убило.

В эту самую секундочку меня сильно-сильно потянуло за спину.

Это был Яков.

— Шо, Изергиль, смертельный номер показуешь?

Яков сказал свои слова шепотом. А я уже перебирала ногами назад — так Яков меня тащил за собой.

Я хотела объяснить Якову про себя и про палки-железяки.

Яков мне не дал.

— Мовчи! Я через дырку в своей будке всэ бачив. Голову себе не убей…

Яков затянул меня в свою комору через маленькую дверку на заду сцены и наказал:

— Цыть! Счисть с себя, шо нападало! Я зараз!

Яков пошел с коморы через привычные мне двери.

Как Яков мне сказал, я в ту же секундочку подумала, что на меня обязательно напа́дало с занавеса и прочего. И пыль, и еще, что по дороге нацепилось.