– Что с вами случилось? Почему сразу мне не доложили?

– Как я мог вам доложить, – вспыльчиво ответил я, – если был уверен, что это по вашей просьбе меня тюкнули по затылку ледорубом?

– Что? – обалдел инспектор и дернулся в кресле. – По моей просьбе?!

Мне казалось, что, будь в его руке клюка, он обязательно засвистел бы ее мне в голову. Никак не могли мы с ним сойтись характерами.

– Значит, так, – шлепая мясистыми влажными губами, сказал инспектор, грозя мне коричневым, похожим на обрубок высохшей лозы пальцем. – До прибытия вертолета находиться в своей комнате! Подготовить мне подробную объяснительную – зачем включал радиостанцию, что говорил, с кем говорил и почему ходил по деревне поздно вечером. Я предупреждал вас! – распалялся инспектор, тряся лозой. – Вы упрямитесь и продолжаете вести себя вызывающе!

– Простите его, – зачем-то заступилась за меня Татьяна, щелкая фисташки и сплевывая скорлупки в кулачок. – Он больше не будет.

– Знаешь, кто меня больше всего волнует? – сказал я девушке по-английски, чтобы инспектор меня понял. – Наш пилот. Если его снимут со склона раньше, чем нас, то он расскажет, как инспектор прострелил маслопровод. Потом начнут допрашивать нас с тобой. А мы с тобой подтвердим это, так ведь?

– Вертолет – это очень дорого, – согласилась Татьяна, угощая меня орешками. – До конца жизни можно не расплатиться.

Мы стали лузгать орешки дуэтом. Инспектор издал неопределенный звук, с каким движется тяжелый книжный шкаф по паркету, и махнул рукой своим рабам.

– Он не упустит удобного случая свести с тобой счеты, – сказала Татьяна, глядя вслед шерпам с носилками, на которых разгневанным императором восседал инспектор.

– Если уже не пытался свести, – уточнил я, коснувшись рукой саднящего затылка, и кинул на девушку многозначительный взгляд. – Или я ошибаюсь?

Она поняла меня так, как надо было, отчего усмехнулась, качнула головой и, убирая челку со лба, сказала:

– У меня есть железное алиби, что это сделала не я. Но оправдываться нет необходимости. Ты не так опасен, как мне казалось раньше.

Нормального мужчину, на мой взгляд, должно оскорбить заявление о его безопасности – это сродни упреку в мужской несостоятельности. Я принял воинственную позу, подбоченив руки и навесив на свой взгляд гири амбиций.

– Что значит не так опасен? – спросил я. – Что значит неопасен? Ты уже не боишься, что князь уволит тебя за то, что ты плохо опекала Родиона?

– Нет, не боюсь! – Татьяна смотрела на меня лукаво, словно заигрывала. Ее зубы беспощадно расправлялись со скорлупой фисташек, словно с моей напыщенной воинственностью. – Ты же сам прекрасно знаешь, что как раз именно за это он меня не уволит. Или я ошибаюсь?

Она либо все знала про Игру, либо брала меня «на пушку». Я понял, что не в моих интересах развивать с ней эту тему. Я должен был убедиться, что Татьяна действительно та, за кого себя выдает – письмоводитель, то есть секретарь князя, которой доверено многое.

– Вчера за ужином начальник станции рассказал мне, о чем инспектор доложил в полицию, – сказала Татьяна, глянув по сторонам. – Не думаю, что в России на этом основании будет возбуждено уголовное дело. Знаешь почему? Потому что экспедиция по поиску трупа Родиона на Ледяной Плахе и спуску его вниз обойдется нашему МВД в несколько миллионов долларов. Проще заплатить тебе, чтобы ты не поднимал шума, или… Или сам знаешь, как еще можно закрыть тебе рот. Для тебя будет лучше, если ты закроешь его сам.

– Спасибо, – кивнул я. – Я обязательно воспользуюсь твоим советом.

– И еще, – помолчав, добавила девушка. – Если ты когда-нибудь, где-нибудь встретишься со Столешко, то постарайся сделать так, чтобы рядом тотчас появились свидетели этой встречи… К примеру, я.

Я внимательно смотрел в глаза Татьяне.

– Никак не могу понять, кто же ты все-таки такая, – произнес я.

– Кажется, я показывала тебе письмо князя?

– Прикрылась ты этим письмом, как фиговым листком, – проворчал я.

Видя мой нестандартный взгляд, девушка шагнула ко мне и, приблизив свое лицо ко мне настолько, что впору было начинать целоваться, выразительно произнесла:

– Я невеста Родиона. И хочу стать его женой. И родить от него ребенка. И унаследовать не только титул… Все понятно?

Я опешил от такой правды, и во мне родилось странное чувство, словно я проморгал свою жизнь, прожил зря.

Скрыть информацию о двух пропавших без вести альпинистах и две иголки в стоге сена – не одно и то же. В аэропорту Катманду нас атаковали журналисты и спортивные радиокомментаторы. Судя по их вопросам и порочным приметам жажды сенсаций на лицах, я сделал вывод, что они осведомлены о событиях на Плахе не хуже инспектора.

Инспектор с хмурым лицом раздвигал мочалки микрофонов, словно рыбак камыши. Он принял на себя главный удар, но держался с достоинством. Мы с Татьяной шли следом за плывущим на носилках инспектором, на ходу стаскивали теплые куртки и невольно увеличивали дистанцию, чтобы не быть втянутыми в информационную воронку. «Не знаю», «Это может повредить делу», «Однозначно сказать не могу», «Некорректный вопрос», – отстреливался налево-направо инспектор. Когда он вместе с носилками исчез в утробе санитарной машины, журналюги кинулись к нам с Татьяной и вмиг обступили плотным кольцом.

Прикидываясь не вполне нормальным, я свел зрачки к переносице, высунул кончик языка и надул щеки. Это помогло, и вопросы мне не задавали, зато охотно фотографировали. Татьяна же выбрала микрофон побольше, взяла его двумя пальцами, как бокал, наполненный до краев шампанским, и усталым голосом объявила, что, несмотря на обрушившийся на высотный лагерь буран и резкое падение температуры воздуха, она до конца не уверена в гибели альпинистов. Корреспонденты, собаку съевшие на альпинистской теме, смотрели на нее как на дурочку. Скептицизм Татьяны еще сильнее убедил их в том, что душами двух клаймберов давно распоряжается бог.

– Он даже не попрощался, – сказал я Татьяне, когда санитарная машина тронулась с места и ринулась в запруженные велосипедистами и священными коровами кварталы.

– Мы ему не нужны, – ответила Татьяна, возвращая микрофон журналисту.

Было жарко. Мы вышли к украшенной флажками буддийской ступе. Шоколадная девушка с прямым пробором и голым животиком кружилась перед нами и щелкала пальцами в такт бубну. Торговцы хлопали в ладоши и ныли песню. Косматые бороды, точки во лбах, коровы, велосипеды и статуи Будды кружились вокруг нас хороводом. Татьяна купила у бритого наголо непальца силиконовую кобру со стеклянными глазами и напугала ею меня.

– Скоро первое апреля, – сказала она, вешая кобру себе на шею. – Разыграю кого-нибудь в Москве.

Торговцы замечали ее взгляд за несколько километров и загодя готовились умереть, но всучить товар. В ушах стоял шелест рупий. Татьяна приценивалась к большому медному сосуду, предназначенному то ли для комнатной пальмы, то ли для замачивания белья.