с глиняными товарами напоминали мне о том, что все курортные города похожи друг на друга. Реклама, выцветшая под солнцем, выглядела постапокалиптично, и людей мы практически не видели, исключительно стариков.

Я несколько раз попыталась заговорить с водителем о цели нашего путешествия и ситуации в мире, но он только неопределенно пожимал плечами и изредка кидал странный взгляд на пятна крови на моей рубашке. Оставив эту затею, я уставилась в окно и была вознаграждена: слева отчетливо проступила полоска моря, сливающаяся с горизонтом, которая расширялась по мере нашего пути, и скоро в воздухе ощутимо повеяло соленым бризом.

Примерно через час или около того машина остановилась у большого белого дома на побережье. Он стоял на крутом обрыве, и мне страшно было даже представить, как его построили строители, хотя я и понимала насколько потрясающим должен быть вид из окон. С двух сторон от строения высились крутые скальные уступы и могучие белые глыбы, стеной отделявшие именно этот дом от других видневшихся по побережью построек.

Водитель фургона вышел, бесцеремонно стащил на землю оба ящика, пока я подошла к воротам дома и, особо ни на что не надеясь, подергала за калитку. Оглянувшись на хлопок дверью в машине, лишь успела проводить глазами уезжающий фургон. Два гроба лежали на земле под палящим солнцем.

Около минуты я просто ждала, но затем наплевав на все, закатала юбку до неприличия и, взобравшись на невысокое ветвистое дерево, преодолела бетонный забор, сверкнув в полете всем, что получила от природы.

Приземлившись на сухую траву во дворе, прислушалась и не уловив ни звука, вернулась к воротам, чтобы их открыть. Справившись с задвижкой в два счета, я осмотрела гробы — колесиков не было. Великолепно, блин

Вознося проклятья тому, кто не додумался подписывать эти ящики, я тащила ближайший ко входу и надеялась, что в нем окажется Мэхмет, и мне не придется тащить второй. Бросить живодера на улице было немного совестливо, но лишь совсем чуть-чуть. И ящики были действительно, мать их, тяжелыми. Толкая их всем своим весом, я все равно останавливалась, чтобы восстановить дыхание через каждый метр. В конце концов, я решила, что проще втащить их в пристроенный гараж, который вел в основное помещение и оказался не заперт. Вернее, заперт на шпингалет, но легко открывался ударом ноги в тяжелых ботинках, а это же почти одно и то же. В центре в гордом одиночестве стоял байкерский блестящий мотоцикл с широким кожаным сиденьем, и я бесцеремонно выкатила его в тенек под дерево.

Решив не открывать ящики, пока не притараканю оба, чтобы не остаться с садистом, — как коза с волком в лодке, и капуста на берегу, — я промучилась еще минут десять и, наконец, обессиленная упала на пол. Наверное, мое сердцебиение сейчас могло бы заменить ударную партию в любой песне группы Раммштайн.

Отдышавшись, я закрыла ворота и включила свет.

— Порядок. Можно выходить.

Крышка первого гроба отщелкнулась, и из него вылез недовольный Убанги. Черт, хорошо, что не открыла первый, это был его. Из второго поднял голову Мэх.

— Ты что одна тащила нас? Никто не встретил?

— Как видишь. Наверное, все спят… еще день, определенно, — сказала я, вытирая пот со лба.

— Зараженные могут ходить днем и под солнцем, ты не забыла? Что-то не так.

Шустро выбравшись из ящика, Мэхмет взял меня за руку и ототдвинул за свою спину. Люсьен уже открывал дверь, ведущую из гаража в дом. Внутри было темно и тихо. Похоже, никого нет дома.

— К владыке.

Но Убанги уже бежал туда быстрее пули.

— Он здесь, — раздался его голос из-за угла.

Войдя, я сначала ничего не рассмотрела из-за спины Мэхмета, но в нос сразу ударил спертый воздух с примесью нечистот. На кровати недвижимо лежал человек, отдаленно напоминавший того, кого я видела на Соборе в шатре. Владыка Хетт был обнажен и сверху прикрыт простыней с разводами и пятнами, никто не обмывал его и не убирал за ним, по меньшей мере несколько дней. Его глаза выглядели уставшими и впалыми, но взгляд прожигал как кинжал. Потрескавшимися и бледными губами он произнес:

— Пить.

Одним взмахом Мэхмет рассек свою руку и приложил ее раной ко рту, стараясь не проронить ни капли мимо. Поток из разрезанной артерии широкой струей бурлил, изливаясь в неподвижные губы. Лишь неровное падение кадыка говорило о том, что владыка жадно глотает влагу. Поперхнувшись и откашлявшись, Хетт залил вязкой красной кровью свою грудь и подушку. Переборов сбившееся дыхание, превозмогая боль, он снова примкнул губами к руке Мэхмета, но уже через секунду оттолкнул его.

На тумбочке и под кроватью везде валялись использованные шприцы и упаковки от обезболивающих. С таким набором лекарств тимарх должен был несколько дней пребывать в болезненном мире комы, но его белесые сухие губы на глазах принимали нормальный вид, сбрасывая корки некротических тканей. Хруст костей и урчание его живота под грязной простыней будто скрывали жизнь неведомого механизма под покрывалом. На лицо Хетта, сменяя расслабленное выражение, пришла гримаса боли. Лекарство словно лечило одно, и калечило другое.

— Сработало? — робко спросила я и сразу пожалела об этом. Владыка метнулся в кровати, сбивая простыни и два озверевших голодных глаза устремились ко мне.

— Её!

Я не успела отступить на шаг, как сброшенная простыня исторгла из себя грязное в сваленых экскрементах тело тимарха. Мэхмет, настойчиво подвел меня к худому, поднимавшемуся владыке. Мне в нос сразу бросился запах немытого тела, но я поборола желание отвернуться и протянула руку. Губы Хетта прочертили по моей руке путь от запястья к локтю, и щека прильнула к крупной вене на сгибе руки. Владыка провел ухом вдоль рисунка вен и втянул ноздрями запах теплой после полуденного солнца кожи. Со стоном наслаждения он впился зубами, в большой как канат сосуд и с громкими глотками выпил, наверное, стакан, прежде чем отстранился, зажимая похолодевшее предплечье над веной.

Он был на голову выше меня и смотрел сверху вниз как удав на кролика, которому обещал свободу, но не спешит отпускать из стальной хватки колец. Мне стало неуютно от его близости и наготы даже больше, чем от смрада, стоящего в этой комнате. Поймав мой смущенный взгляд, лишь на мгновение опустившийся на его мохнатые ноги и опущенный член, он громко рассмеялся и бросил своим товарищам:

— В подвал. Я слышу, он еще жив.

Мэхмет первым бросился из комнаты наружу, оставив меня в руках владыки. Пошатываясь, Хетт вывел нас из комнаты, небрежно нацепив на бедра какую-то скатерть. Его движения все