Он перебрался через ограду в том самом месте, где сделал это в день прибытия в Хиросиму. Но не с такой легкостью, как прежде. Все его суставы и мышцы работали через силу, а почки взвыли от боли, когда их обладатель спрыгнул по другую сторону ограды. Тем не менее Бондарев не сомневался, что сумеет разрушить чудовищный план Хозяев северных территорий. Во всяком случае, обязан попытаться, а там — будь что будет.

Взвесив все «за» и «против», он решил отказаться от намерения пробраться в дом тайком. Обстановка тревожная, и если слуги изловят его, то придется меряться с ними силами. В другое время Бондарев поступил бы так просто куража ради, но сейчас он беспокоился о своем здоровье. Если оно подведет, то Россия, а с нею и весь мир, содрогнется от ужаса.

Он дернул за цепочку и услышал за дверью знакомую мелодию, сыгранную дверными колокольчиками. Потом раздались шаги. Бондарев отступил в тень дерева и взялся за рукоятку пистолета на тот случай, если на пороге появится ублюдок в черной маске. Но открыл Наши, тот самый улыбчивый здоровяк, который сопровождал в последнее время хозяйку.

— Кто здесь? — грозно спросил он, держа на изготовку ружье.

Бондарев выступил вперед, улыбаясь как можно дружелюбнее. Однако Наши легко обставил его в улыбчивом искусстве. Если бы японец улыбнулся хоть на миллиметр шире, у него попросту отвалилась бы верхняя часть головы.

— Гуд найт, — поздоровался майор. — Я — мистер Железняк. Помнишь меня? Мне нужно повидаться с миссис Такахито. Срочно. Разбудишь ее?

— Нет, — ответил Наши. — Не получится. Она не спит.

Собственное остроумие рассмешило здоровяка до такой степени, что он едва не выронил свою двустволку, но тут же заставил себя принять строгий вид.

— Выйдите на свет, мистер Железняк. Я хочу убедиться, что вы — это вы.

— Я — это я, — подтвердил Бондарев, приблизившись к крыльцу.

Наши учтиво поклонился и отступил в сторону, пропуская гостя в дом, как будто не видел ничего экстраординарного в том, что какой-то русский повеса навещает его госпожу в пять часов утра.

Мизуки сидела у камина в гостиной на первом этаже, когда Наши завел туда Бондарева. Ее лицо осунулось от недосыпания, под глазами легли голубоватые тени. Она встала и выпрямилась в своем черном кимоно, надменная, как принцесса. Ее руки были сложены под грудью, подбородок вздернут вверх. Поза, не приличествующая смиренной уроженке Страны восходящего солнца.

— Надо полагать, — произнесла она надменно, — ты пришел, чтобы умереть в моем доме?

Бондарев машинально оглянулся, ожидая увидеть за спиной улыбающегося Наши с удавкой или кинжалом. Позади никого не было. Снова посмотрел на Мизуки и спросил:

— Почему ты решила, что я собираюсь умереть?

— Врачи сказали, если ты не продолжишь лечение, твои почки откажут, и тогда тебе конец. — Глаза японки засверкали от выступивших слез. Или от гнева.

— Ты расстроилась, что я ушел из больницы?

— Расстроилась? — переспросила Мизуки. — Слишком мягко сказано.

— Когда ты услышишь, что мне удалось разузнать, ты поймешь, что дело того стоило.

— Сначала послушай, что удалось разузнать мне, — сказала она Бондареву, который, не дожидаясь приглашения, развалился в кресле. — Может быть, это заставит тебя бросить свои мальчишеские выходки.

— Говори.

— Доктор утверждает, что, если ты не вернешься в больницу в ближайшее время, ты до конца жизни останешься инвалидом.

— О, мне это часто говорили, — усмехнулся Бондарев. — Что я умру молодым, что я стану калекой. Но, как видишь, я сижу перед тобой, почти целый и невредимый. Что касается твоего доктора, то он просто хочет заполучить пациента, содержание которого в больнице обходится… Сколько ты за меня заплатила?

— Тебя это не касается, — отвела взгляд Мизуки.

— Значит, много, — кивнул Бондарев. — А доктору хочется еще и еще. — Он указал на кресло напротив себя. — Ладно, я тебя выслушал, теперь садись и слушай меня.

Она подчинилась, по-прежнему сохраняя независимую позу: спина прямая, руки переплетены на груди, голова высоко поднята. По мере того как Бондарев говорил, выражение ее лица становилось все менее самоуверенным.

Он рассказал, как Хозяева вычислили отель, из которого он звонил в Токио, как он обратился за помощью к Кйоко, как она попыталась убить его. На закуску Бондарев приберег сообщение о том, что управляющий Хато Харакумо является предводителем террористов.

Спина Мизуки согнулась, голова поникла, руки безвольно упали на колени, а потом прижались к щекам. Как и Кйоко, припертая к стенке, ее хозяйка не придумала ничего лучше, чем расплакаться. Бондарев ждал, пока она перестанет всхлипывать. Ему хотелось подойти к ней, обнять и утешить, но он знал, что делать этого нельзя. Или он дожмет японку, или она будет темнить и хитрить, как прежде.

— Лучше бы ты оставался в больнице! — прорыдала она, не отрывая ладони от лица. — Лучше бы ты улетел домой! Теперь, когда ты знаешь предводителя Хозяев, они отыщут тебя в любом конце света. А моя жизнь теперь не стоит ни сены.

— Сена — это мелкая монета? — уточнил Бондарев.

— Да! — выкрикнула Мизуки. — Да!

— Судя по тому, что я видел, ты и сама не слишком себя ценишь.

— Неправда!

— Правда. Позволила отодвинуть себя на задний план, сидишь тут под домашним арестом. У тебя забрали компанию, а ты улыбаешься тем, кто это сделал, и покрываешь их. Выходит, ты соучастница террористов.

— То, что ты говоришь, жестоко!

— Правда часто бывает жестокой, — кивнул Бондарев. — Несмотря на это, мы оба в ней нуждаемся. Во всяком случае, я. Попробуй, скажи мне правду. Не думаю, что от этого тебе станет хуже, чем сейчас.

Мизуки смахнула с ресниц последние слезы и посмотрела ему в глаза:

— Да, я тоже так думаю. Потому что хуже уже некуда.

Кое-чего она действительно не знала. Но ей было что рассказать. И эти сведения подтверждали теорию Бондарева. Они укладывались в общую картину, как недостающие фрагменты мозаики.

По ее словам, Хозяева северных территорий контролировали фабрику игрушек на протяжении нескольких лет. Отсюда они черпали средства для своих терактов, здесь же отмывали грязные деньги. Они приказали Мизуки не выходить из кабинета и не совать нос в их дела. Потом началась разработка новой игрушки под названием «Русский дед-мороз». Ее выпуск начался не так давно, чтобы подгадать к Новому году.

Мизуки мало знала об этом, потому что ей запрещалось посещать производственные цеха и складские помещения. Приказ отдал Хато Харакумо, забравший все бразды правления в свои руки.

— Я никому не жаловалась, никому не рассказывала, — говорила Мизуки, — иначе убили бы не только меня, но отца и моего брата. Хозяева грозились уничтожить мой род до десятого колена. Зная их жестокость, я не сомневалась, что они приведут угрозу в исполнение.