Я – ведьма.

Я навела порчу и погубила Юльку.

Кто-то видел, как мы разговаривали у колонки, и сделал определенные выводы, а остальные с этими выводами согласились. Конечно, ведь проще найти ведьму, чем обвинить себя. Никто из них не хотел винить себя.

Ведьма.

За окном танцевали снежинки, белые и легкие, словно кто-то в небе распорол огромную подушку, наверное, снаружи красиво. Не знаю. Меня заперли в доме и на всякий случай приковали цепью, той самой, из подвала. Как же я ненавижу всех их, раньше я и не предполагала, что ненависть такое замечательное чувство, глубокое, почти как любовь. Больше, чем любовь, из-за любви я едва не умерла, а ненависть оживляет.

– Сидишь? – Андрей подошел сзади. Я не стала оборачиваться – не хочу видеть эту свинью. Но свинья не уходила и дышала перегаром в затылок.

– Пить будешь?

– Нет.

– Зря. – Андрей шумно вздохнул. – Чего ты там увидела?

– Ничего. – Чистая правда, между прочим, за окном белый хоровод, и чем больше я вглядывалась в снежную муть, тем меньше видела.

– Это ты виновата, – заявил он. – Ага. Ведьма.

– Я не ведьма, а ты – лжец. – Мне не было страшно, мне не было противно, мне было все равно. Почти как тогда, в аэропорту. – Ты спал с ребенком, ты убил ее. Почему ты не отвез ее к врачу, когда… все началось? – Знала я не так и много. Вчера Юле стало плохо, сначала она жаловалась на сильную боль, ближе к вечеру началось кровотечение, а около полуночи девочка умерла. Меня же обвинили в ее смерти.

Сумасшествие. Я требовала отвезти ее к врачу, а они… «Все в руце Божьей», – ответила сестра Виктория. В руце… Они даже не попытались спасти ее, просто стояли вдоль кровати на коленях и молились во спасение души. И меня тоже заставили молиться. Я не хотела, не потому, что не люблю Юльку, а потому, что в отличие от одержимых верой сестер понимала – молитва не поможет, Юльке нужен врач, а не священник. Она могла бы выжить, могла, но вместо этого умерла.

– С-сука! – Андрей покачнулся, но удержался на ногах. Урод, торчит здесь уже третью неделю. Как приехал накануне Юлькиной смерти, так и остался, и когда уберется – непонятно. С Викторией мне было проще, она хоть не пила и не сходила с ума от безделья.

– Но красивая. Я тебе говорил, что ты красивая? – Рука легла мне на затылок. – Не люблю красивых женщин, они все твари. Твари и сволочи.

– И ведьмы.

– И ведьмы, – согласился он.

– А ты – детоубийца.

Не следовало мне этого говорить. Мне вообще не следовало с ним разговаривать, потому как эта беседа закончилась так же, как и все другие, только на сей раз я вписалась лбом не в стену, а в стекло. Стекло, как и следовало ожидать, треснуло, а из носа пошла кровь.

– Знаешь, когда я отсюда выберусь, – запрокинув голову, я крепко сжала переносицу двумя пальцами, если повезет, кровотечение скоро остановится, – ты сядешь.

– Вот поэтому ты отсюда не выберешься. Мне свидетели не нужны.

Все-таки я его ненавижу.

Васютка тонул в бумагах, барахтался из последних сил, но бумажное море засасывало почище трясины. Начальство, недолго думая, скинуло все Сергеичевы дела на Васютку, вот и приходится копаться в чужом мусоре.

Так, это у нас что? Телефонный справочник – пригодится, отложим в сторону. Ксерокопии какие-то, судя по дате – тысяча девятьсот девяносто четвертый год. В мусорное ведро. Недописанный отчет, придется, видимо, дописать, вот радости-то. Фотография – девочка, симпатичная, наверное, Сергеичева внучка. Что с ней-то делать? Выбросить? Неудобно как-то, девочка со снимка улыбается и смотрит так доверчиво, наивно, нет, рука не поднимется. Отдать? Но кому? Поминки Васютке совершенно не запомнились, может, потому, что не хотел он запоминать бесконечную череду одинаковых скорбных лиц, одинаковых белых с синенькой каемочкой тарелок, одинаковых рюмок, одинаковых речей-славословий. Нет, никому там эта фотография не нужна. Значит, придется выбрасывать, не хранить же ее в самом-то деле.

Следом за ксерокопиями и снимком в мусорное ведро отправились три обертки от конфет, несколько тетрадных листов в клетку, на которых Сергеич делал какие-то свои собственные, непонятные постороннему глазу пометки, и заявление от некоего Альдова Е.М., датированное декабрем прошлого года. Странно, что оно в столе, а не подшито к делу, должно быть, Сергеич заставил гражданина Альдова Е.М. заявление переписать, а первую копию по недосмотру в стол засунул. Или, может, на черновик пустить собирался, с бумагой в отделении всегда была напряженка.

Ох, кажется, бумажное море слегка улеглось, и Васютка немного перевел дух. Альдов. Знакомая фамилия, но как Игорь ни силился, не вспомнил, где ее слышал, у него всегда была плохая память на имена.

– Альдов, ты же обещал! – Пашка заявился в офис с самого утра, во всяком случае, Егору казалось, что на дворе рань несусветная, а часы показывали половину первого. Ох, и погуляли же вчера… Егор, очнувшись в гостиничном номере, долго не мог сообразить, где же, собственно говоря, он находится и что за девица пьяно похрапывает под боком. Будить незнакомку Альдов не решился и, быстренько одевшись, выскользнул из номера, девице за причиненный ущерб – если таковой имелся – оставил деньги на тумбочке.

Досыпал он уже в офисе, строго-настрого запретив секретарше пропускать кого бы то ни было. Спать на диване было неудобно, голова раскалывалась, а секретарша пропустила Пашку. В отличие от Егора Кусков выглядел почти нормально – легкий запах перегара не в счет. Пашка с порога пристал с требованием подписать какие-то бумаги, якобы Альдов вчера согласился, а сегодня на попятную пошел, Егор от бумаг и от Пашки отбивался и клял себя на чем свет стоит. Не из-за бумаг, фиг с ними, подпишет – из-за того, что опустился до пошлой пьянки в пошлом кабаке и в результате пошло проснулся в гостиничном номере с пошлой девицей под боком. Чертово слово намертво приклеилось к нему.

Еще до свадьбы Томочка смеялась, что Альдов пошло думает. Плевать.

Мысль о Томиле вызвала новый приступ головной боли.

– Эй, Егор, ты вообще меня слышишь? – Пашка помахал руками, видимо, чтобы внимание привлечь. – Я тебе тут битый час распинаюсь, а ты…

– Чего тебе?

– Поможешь?

– Чем?

– Деньгами. Шучу, конечно, – Пашка довольно хохотнул. – Альдов, ты даже не тугодум, ты хуже. В общем, повторяю в последний раз, мне нужно спрятать деньги.

– Зарой.

– Чего?

– Зарой, говорю, если спрятать нужно. Клад…

– Егор, заткнись и послушай дядю Пашу. В конце концов, я не так часто прошу о помощи. На меня наезжают, причем наезжают нехило, возможно, придется фирму отдать, но… Короче, фирму-то я отдам, бог с ней, с фирмой, но деньги, Альдов, нужно спрятать, и так, чтобы, если и найдут, изъять не сумели. Понятно объясняю?