Мне хотелось как-то обезопасить свою винную коллекцию, и я попросил барона фон Бёзелагера приютить ее у себя.

– Конечно, конечно, – ответил он, – я утоплю ее во рву вместе с моей. Там никому не придет в голову ее искать.

Позднее, уже в России, я получил письмо от фон Бёзелагера. Он позаимствовал две бутылки шампанского из моих запасов на свадьбу дочери. Мог бы хоть всё взять. Все равно в конце войны тайник обнаружили французские оккупационные войска. «Поганые боши накрали наших вин и коньяков. Все по праву принадлежит нам», – заявили французы, как сказал мне позднее Бёзелагер. Так закончилась моя мечта о большой коллекции французских вин. C’est la guerre[38].

В начале июня, неожиданно и без всякого предупреждения, нашей дивизии было приказано грузиться в эшелоны в Бонне, и после двух– или трехдневного путешествия мы высадились в Инстербурге в Восточной Пруссии. Батальон расквартировали в ближайших деревнях. Я воспользовался случаем навестить друзей в соседнем имении, где несколько лет тому назад, веселый и не знавший тревог, я гулял на свадьбе одного из своих товарищей.

Пожилая дама, которая после смерти мужа одна управляла имением, приветствовала меня.

– В столь печальные времена происходит наша встреча, – сказала она мне с грустью. – Помните, как мы радовались тогда, а теперь боимся долгой и трудной войны с Россией. Понимаете, о чем я? Чего еще не хватает Гитлеру? «Лебенсраум»[39], о котором все время талдычат они с Розенбергом?

Мы шли по пустым и чистым конюшням, словно бы прощаясь со старой и доброй Германией. После обеда моя хозяйка попросила меня:

– Сыграйте, пожалуйста, на фортепиано. Только, будьте добры, что-нибудь веселое и такое, чтобы мне сразу вспомнилось.

Я сел за клавиши в тусклом пламени свеч и сыграл то, что пришло в голову. Глаза старой дамы наполнились слезами. Когда я собрался уходить, она напутствовала меня:

– Прощайте, и пусть Господь сохранит вас!

Сегодня место, где находилось ее имение, находится на территории Польши. Что сталось с ней самой, я, к сожалению, не знаю.

Над Восточной Пруссией царило тепло поздней весны. Мысли уносили меня во времена моей рекрутской юности, возвращали в Кенигсберг, в старый рыцарский замок Мариенбург и к Мазурским озерам. Я все больше любил этот закоулок земли с его сухими летними месяцами и холодными зимами, в которые выпадало всегда так много снега. Меня восхищали люди, пришедшие сюда с тевтонскими рыцарями в начале тринадцатого столетия и потом, воюя с Польшей, Швецией и с Россией, а также еще и с климатом, размножившиеся, возмужавшие и ставшие сильным племенем тружеников и воинов. Народ Восточной Пруссии славился своим гостеприимством и колким юмором. Обширные земли Восточной Пруссии могли служить своего рода макетом, который показывал нам, на какой местности нам придется действовать в России.

Что было на уме у Гитлера? Поход на Россию казался решенным делом. Скопления войск Вермахта сосредотачивались на восточной границе. Не похоже, чтобы предстояли некие ограниченные операции с целью «возвращения в лоно рейха», допустим, «балтийских провинций» – территорий, некогда занимаемых тевтонскими рыцарями. Так что же, Гитлер объявит пакт о ненападении с Россией недействительным? Как же он станет объяснять это народу? Пропагандистская машина Геббельса работала на полную мощность. Вновь зазвучали разговоры о «недочеловеках», о «лебенсраум» – пространстве, которое необходимо обеспечить немецкой расе. И вновь, как уже не раз, общественное мнение легко удалось развернуть на 180 градусов.

Наступило время вторжения. Нас охватывали странные настроения. Бескрайнюю русскую империю словно бы скрывал занавес. Нашему пониманию не поддавались гигантские расстояния, присущие этой стране. Уральские горы, до которых было чуть ли не 3000 км, служили лишь границей европейской части, а дальше за ними на многие и многие тысячи километров простиралась Сибирь.

Нам вспоминалась судьба Наполеона, победоносная армия которого нашла свой конец на холодных просторах России. Не то чтобы мы очень боялись, мы просто не знали, как вести себя с противником, силы и возможности которого оставались нам совершенно неведомы и образ мышления которого был абсолютно чуждым.

Эйфория предшествующих месяцев уступила место трезвому взгляду. Даже самые молодые, которые после 1933 г. прошли школу обработки национал-социализма и приносили в Гитлерюгенде клятвы во имя фюрера, и те умолкли. И им казалось, что для победы над Россией недостаточно одного идеализма.

Сумеем ли мы справиться со вторым фронтом, ведь в результате нам придется оставить на первом фронте на западе в основном резервные дивизии? Вдруг да Британия сумеет воспользоваться ослаблением на этом участке? Несмотря на все эти сомнения и вопросы, мы продолжали делать то, что делали и делают все солдаты во все времена: мы концентрировали свои помыслы на настоящем и готовились «исполнить долг».

В 4 утра 22 июня 1941 г. немецкий Вермахт перешел границу России. Люфтваффе нанесли массированные воздушные удары по аэродромам и узловым железнодорожным станциям. В ту ночь русские товарные поезда все еще катились через границу, доставляя в Германию различные грузы в соответствии с условиями пакта о ненападении. Незадолго до вторжения меня вызвал к себе дивизионный командир, генерал фон Функ.

– Люк, вы немедленно переводитесь в штаб 7-й дивизии и назначаетесь моим адъютантом.

Меня такое решение не обрадовало.

– Господин генерал, мне бы не хотелось оставлять роту[40] в столь решающий момент. Может быть, вы найдете кого-нибудь другого?

– Нет, – ответил он, – я просил прислать мне адъютанта, но его все нет. Кроме того, мы уже потеряли немало ротных командиров и, судя по всему, в ближайшее время потеряем еще больше. В данном контексте я рассматриваю вас как запасного командира.

Скрежеща зубами от негодования, я попрощался со своим батальонным командиром и с личным составом роты. Прихватив Эриха Бека и сев в свой верный «Мерседес», я отправился докладывать о прибытии в дивизионную штаб-квартиру. Немецкие войска с танковыми частями во главе наступали на широком фронте, легко преодолевая слабое противодействие русских на границе.