Судя по всему, русских наше вторжение застало совершенно врасплох, хотя они не могли не заметить, как создавались скопления наших войск накануне нападения. Наше превосходство в воздухе было совершенно очевидным, причем как в количественном, так и в качественном отношении.

Скоро стало ясно, что русские военно-воздушные силы располагают лишь устаревшим летным парком, да, кроме того, и пилоты их не в состоянии и близко равняться с нашими летчиками в кабинах истребителей и пикирующих бомбардировщиков или даже с пилотами на стороне нашего западного противника.

Естественно, данное открытие сильно приободрило нас, и при появлении русских самолетов мы даже не давали себе труда прятаться. Иногда мы просто не могли сдержать улыбки, когда вместо бомб из бомболюков на нас летели тысячи гвоздей, шпалы или рельсы.

Мы скоро уразумели, что война в воздухе и на море не свойственна русской ментальности. На протяжении всей своей истории России в основном приходилось воевать на суше, набирая огромные армии из числа многомиллионного сельского населения. Россия никогда не являлась по-настоящему грозной морской державой, а ее неповоротливая военная бюрократия не дала себе труда заняться созданием современных ВВС. С другой стороны, мы скоро убедились в неисчерпаемости ресурсов ее наземных сил, танков и артиллерии.

Наш танковый корпус[41] сначала наступал в северо-восточном направлении. Целью его служил город Вильнюс, столица Литвы. Противодействие не отличалось особым упорством, однако тогда нам пришлось впервые столкнуться с танками T-34, ставшими впоследствии знаменитыми и служившими становым хребтом русских бронетанковых войск. Конструктивно T-34 не отличался особой затейливостью. Листы бронирования скреплялись грубой сваркой, устройство трансмиссии было простым, как, впрочем, и все остальное, за что ни возьмись. Поломки легко исправлялись. Кроме того, русские показали себя мастерами импровизации. Тысячи и тысячи T-34 производили они на вновь развернутых заводах вне пределов радиуса действия Люфтваффе.

Вильнюс мы захватили, обойдя с севера и с юга. После чего повернули на восток в направлении Минска. Будучи дивизионным адъютантом, я занимался вещами, заниматься которыми мне было не по вкусу. Что я делал, это каждый день сидел в штабной машине командира и узнавал те или иные подробности о наших планах и действиях – то, что генерал фон Функ рассказывал и показывал на расстеленных на столе картах. Несмотря на успешность, данный стиль руководства тем не менее разительно отличался от манеры командовать Роммеля. Все чаще, особенно когда нарушались коммуникации, наш дивизионный командир отправлял меня в те или иные части как офицера связи.

Мы вышли в районы, типичные для России: нескончаемые леса и широкие поля, дороги в которых порой просто отсутствовали. Те же, которые имелись, по европейским меркам, часто не тянули на статус проселка – после непродолжительного дождя они превращались в грязевое месиво. Проехать по ним на иных участках удавалось только после того, как саперы или спрыгнувшие на землю из кузовов гренадеры, нарубив деревьев, настилали гати из их стволов. Продвижению нашему мешал не столько неприятель, сколько эти катастрофические дороги.

На этой труднопроходимой местности мы однажды потеряли контакт со своим мотоциклетно-стрелковым батальоном. Дивизионный командир беспокоился, что тот, возможно, оказался отрезанным.

– Люк, вы все время жалуетесь на штабную работу. Наш мотоциклетно-стрелковый батальон не выходит на связь. Он должен быть где-то здесь, – генерал показал точку на карте. – Попробуйте разыскать их и доложите обстановку. Но помните об осторожности. Тут всюду глухие леса, в которых за каждым деревом могут оказаться русские.

Ничего, кроме моего «Мерседеса», не нашлось, и я сел в него вместе с Эрихом Беком. Не встретив нигде противника, я с большими трудностями, по причине почти непригодных для передвижения дорог, добрался в указанный район и действительно обнаружил там пропавший батальон.

– У нас все в порядке, – сказали мне там. – Однако мы, похоже, воткнулись как колючка в скопление русских частей, причем они нас вроде бы не заметили. Было бы хорошо, если бы дивизия помогла нам выбраться отсюда. Как только русские сообразят, что мы тут, нам может очень не поздоровиться.

Я пообещал доложить обо всем дивизионному командиру и попросить немедленно помочь.

Назад я поехал тем же путем. Подле меня сидел Эрих Бек с автоматом наготове. Проехав несколько километров глухим лесом, мы выехали на открытое место. По обеим сторонам дороги находилось полным-полно русских. Они сразу же заметили нас, и я видел, как солдаты принялись передергивать затворы. До поворота, с которого дорога вновь уходила в чащу, оставалось еще целых 30 метров.

– Бек, пригнитесь и стреляйте вправо и за спину мне влево! – закричал я, согнулся как мог за рулем и надавил на акселератор.

Пули уже свистели над нами, но ни одна не попала, поскольку Бек вынудил русских залечь под огнем. Наш «Мерседес»-кабриолет, который определенно проектировался не для русских дорог, прыгал и скакал на ухабах. Один раз пуля угодила в машину, не причинив, однако, явного вреда.

– Спасибо вам, Бек, и нашей машине тоже. Нам явно повезло.

Когда я докладывал нашему дивизионному командиру, тот улыбался и глаза его смеялись за очками:

– Ну что же, вы ведь жаждали некоего подобного приключения. Чего ж еще вам надо? А за донесение спасибо. Сейчас же приму меры для обеспечения безопасности мотоциклетно-стрелкового батальона.

Постепенно мы осознали, в чем теперь состоит тактика русских: они рассыпались под нашими ударами, чтобы потом действовать в наших тылах, нападать на линии снабжения и на подтягивающуюся пехоту. В ходе допросов пленных мы узнали, что достойный сожаления приказ Гитлера о немедленном уничтожении всех комиссаров послужил своего рода бумерангом. Русские отреагировали на него сколь же быстро, сколько и эффективно. Комиссары и политруки, приписанные к каждой части, следили за моральным состоянием солдат и приглядывали за командирами, узнав о приказе Гитлера, стали говорить своим людям так: «Если попадете в плен к немцам, они вас расстреляют. Любого же, кто сделает шаг назад, я сам пристрелю». Становилось понятно, почему русские, обычно получавшие в качестве сухого пайка сухари, нередко легко поддавались. Однако они не складывали оружие, а превращались в основные силы быстро организовывавшегося партизанского движения. Немалым фактором тут являлось и то, что Сталин, знавший о любви русских к своей стране, объявил войну отечественной. Она перестала быть противостоянием наци и коммунистов. Теперь мы, немцы, являлись захватчиками, которые уничтожали их родину, а они клали жизни на защиту Матушки России.