Да что там их Дом творчества? Весь поселок сводил с ума. Кто-то из местной шантрапы недавно на асфальте нарисовал указатели краской: на пляж – сюда, в город – туда – и стрелочки. Развлекались. Местные, те вообще не заметили, что там под ногами нарисовано – как ходили, так и шли. А отдыхающие послушно по стрелочкам двигались и оказывались то на местном рынке вместо пляжа, то около автобусной остановки. Обливаясь потом, спрашивали дорогу у местных, стрелочки показывали, возмущались. Как объяснить разницу? Отдыхающие под ноги смотрят, куда ступить, как на ступеньках не сверзиться попой вниз, а местные – те на облака поглядывают, будет дождь или не будет. Шторм или нет? Жара или ничего, облачно. Как объяснить, что стрелки – шутка? Отдыхающие не понимали юмора, злились, а местные смеялись. Как же можно ходить по стрелочкам?

Здесь, в поселке, – все по-другому, по своим законам. Даже прогнозам погоды нельзя верить. Вечером-то все равно холодно, лучше теплое надеть, чтобы потом снять. Местные одеваются как капуста. Несколько слоев одежды, чтобы можно потихоньку снимать, раздеваться до трусов или купальника, а к вечеру снова одеваться. Кофта или свитер, куртка, шарф. Отдыхающие всегда не по погоде одеты. Дамочки в октябре ищут летние штаны на местном рынке, потому что жарко, а в июне на том же рынке скупают ветровки, потому что холодно.

Шутка со стрелками повторяется каждый сезон как заново. Новое поколение шутников подросло, изменилась только технология – раньше краской и кисточкой по асфальту рисовали, сейчас из баллончиков прыскают. Отдыхающие идут и идут послушно, по стрелочкам, и уходят то к старой почте, которая уже два года как закрыта, то в КПП пансионата упираются, то еще куда.

Тут нельзя заблудиться. Все дороги ведут наверх в город и вниз на набережную. По какой ни пойди, выйдешь или к больнице, что на самом верху, или к морю. Но путаются все равно. Идут по главной улице, которая сначала широкая и на ней магазины, салоны красоты, снова магазины и… выходят к обрыву. Главная улица ведет к обрыву. Новое поколение навигатор включает, но видали мы их навигаторы. Адрес? Да, на карте есть такой адрес, а на самом деле – давно нет. Или есть объезд, а на карте – гора. Никакого намека на дорогу. Да нет, гиблое место, гиблый поселок. И подъезды к нему гиблые. На крутом серпантине, на неосвещенной дороге аварий почти никогда не бывает. Все аварии – на перекрестке, на пешеходном переходе, где остановки троллейбуса с двух сторон. Там часто пешеходов сбивают. Местные знают и по правилам никогда не переходят, даже на этой остановке не садятся. А бегут по трассе, где совсем не положено, где машины несутся. И хоть бы хны. Вот как это объяснить?

А пансионат? Кто придумал эти переходы? В чьей голове зародились планы подвальных помещений? По какой странной логике комнатам присваивали номера? Ильич, когда стал директором, совершал вылазки – обходил помещения, заглядывал в каждый закуток, в каждую подсобную комнатку. И мог заблудиться. За дверью могла оказаться не одна подсобка, а целая анфилада каморок, одна за другой. Идешь, а эти комнатки, размером на две швабры и ведро, никак не заканчиваются. Для чего они были построены? Кровать не встанет, только кресло, окон нет. Между комнатушками – добротные двери. Как в детском кошмаре или страшном сне – открываешь одну дверь, попадаешь в комнату, а там еще одна дверь, и снова комната, и опять дверь. Уже хочешь дойти до конца, появляется азарт, с ним же приходит страх перед неизвестностью. Идти дальше? Узнать, что там, в самом конце? Или вернуться назад?

На дверях обычными гвоздями прибиты номера. То один номер, то сразу два – поди пойми. Отдыхающие путаются. Пытаются найти логику, но логики нет. Есть седьмой номер, есть девятый со звездочкой, что означает суперлюкс, директорский, для важных гостей, там удобства в номере и душ тоже в номере, да еще две комнаты. А восьмого номера нет. Ильич обошел весь пансионат, но восьмого не нашел. Кто-то из прошлых хозяев считал восьмерку несчастливым числом? Зато обнаружились еще два девятых номера, но не под звездочкой, а под буквой «А». Ильич постоял, посмотрел и решил, что «А» – это полулюкс. Есть прихожая.

Казалось бы, все лестницы должны были рано или поздно приводить на огромную, самую большую и красивую в поселке террасу. Но нет. На террасу вела только одна лестница, а остальные вливались в коридор или уводили в переход к другому зданию. Тоже удивительно. Здания задумывались как один комплекс, соединенный переходом. Но переход вдруг обрывался, неожиданно, резко. Будто кто-то взял и замуровал проход. Стена была не картонная, как между номерами, а добротная, кирпичная. Если ее сломать, рухнут сразу два здания. Ильич это специально выяснял, и все архитекторы в один голос говорили – не трогай, хуже будет. Для отдыхающих в другое здание, называвшееся спальным корпусом номер два, сделали отдельный вход. Но чтобы попасть во двор, под кипарисы, им приходилось выходить на улицу, потолкаться в толпе, пройти мимо входа в столовую, нажать кодовый замок на железной двери… Ощущения уже не те. Не так, что вышел в купальнике на улицу с чашкой кофе, сел на скамейку и разглядываешь горизонт.

Это если идти на нижнюю террасу, а на верхнюю ведет та самая, единственная, лестница. И прямой, с балкона, выход из четырех номеров. А еще в трех – только окнами. Но тоже хорошо – окна всегда настежь, через подоконник перешагнул – и на террасе. Ильич больше любил нижнюю террасу, а Галя – верхнюю. Она ее обустроила – поставила несколько сушилок для полотенец, цветы в разномастных кадках. Перила подкрасила. Консоли деревянные лаком покрыла. Консоли эти были под стационарные телефоны приспособлены. Только теперь и телефоны с проводом можно как музейный экспонат выставлять. А консоли служили – отдыхающим нравились. Туда и пепельницу можно водрузить, и пачку сигарет бросить, и чашку поставить. Вся терраса была в календуле. Галя любила календулу. И фиалки. Но фиалки, они тень любят, поэтому Галина Васильевна их по подоконникам расставила. А в кадки – яркие желтые цветы. Каждый вечер Галя наливала воду для полива в большие пятилитровые бутылки, чтобы отстоялась до утра. Утром тащила наверх десять литров, по пять в каждой руке, и поливала цветы.

– Галина Васильевна, а у вас баклажка-то опять завоняла! – радовался Федор, но быстро затыкался.

Он побаивался Галину и старался не нарываться. Не потому, что она путалась с начальником, о чем все, конечно, знали, а потому, что Галина Васильевна в лице так менялась, что страшно становилось. Был у нее такой взгляд, который не из этой однообразной и покорной жизни с ежедневным поливом цветов, а из позапрошлой.

Галя нашла себя в цветах – пересаживала, расставляла кадки, покупала новые. Ильич не нашел себе такого занятия. Пытался пилить, строгать – не увлекало. Ничто не увлекало. А Галя, кто бы мог подумать, возится на террасе, сухие листы у цветов обрывает, лопаткой детской землю вскапывает и счастлива.

Отдыхающих в последнее время стало немного. Это раньше, скажи, что Дом творчества, практически музей, и все приедут – за духовными ценностями, за атмосферой. Да и не попасть сюда было простым, не творческим, людям. За счастье считалось, если путевка перепадала по случаю. А сейчас главное, чтобы кондиционер, удобства в номере и завтрак – шведский стол. И ну ее, духовную жизнь. На работе по горло сыты.