Они продолжают. Диван, печь. Иногда музыка. Свет теперь щедр, проникает в глубоко посаженные окна, нащупывает этих двоих, нагих и невинных. Как-то утром приходится скрываться от почтальона. Как-то утром заявляется заправщик с керосином, и Тим поспешно натягивает одежду, приглаживает волосы и болтает, пока медленно наполняется бак. А еще как-то утром, на исходе мая, когда Беллины коленки задраны к подбородку, а Тимово тело пружинит над ней, пружинит, как гимнаст, звонит телефон, включается автоответчик, и голос матери Мод заполняет комнату вестью о том, что умер дедушка Рэй.

– Нам надо прекратить, – говорит Белла. – Тимми?

Но они не прекращают. Они продолжают до победного конца.

Зои в крематорий не берут. С дедушкой Рэем она виделась всего дважды, в «Тополях», где он ничем не выдал, что понял, кто она такая, а она преспокойно играла с его ходунками, пока не настала пора поцеловать его в покрасневшую щеку и уйти. Убу обещал покатать ее на самолете («Уймись, Тим. Это уж побезопаснее машины»).

Крематорий построили недавно. Посмотришь с дороги – похож на недорогую гостиницу или городской гольф-клуб. Суиндонские мертвецы в основном стекаются сюда. На стоянке в тени молодых деревцев ждут своей очереди колонны катафалков.

В часовне Мод и Тим сидят в первом ряду с мистером и миссис Стэмп. Во втором ряду четыре человека, в третьем никого. Через проход – сиделка из «Тополей» и полдюжины дряхлых железнодорожников в темных пиджаках.

Появляется гроб, ему предшествует молодой человек в цилиндре. У всех, кто несет гроб, костюмы слегка не по размеру, и от этого все смахивают на клоунов или беженцев. Гроб ставят в нише. Молодой человек снимает цилиндр и торжественно кланяется гробу. Это его работа, но получается сильно, проникновенно. Кто кланялся дедушке Рэю при жизни? Тим косится на соседей, но, если до них и дошло, по лицам не скажешь. Миссис Стэмп комкает в руке бумажный платок, но пока что им не воспользовалась. Мистер Стэмп то и дело кивает, будто кто-то тайком беседует с ним – может, дух покойного отца. Всех приглашают сесть. В похоронной программке – небрежно скопированная фотография дедушки Рэя: лет шестидесяти, полон жизни, прирожденный трудяга. Надежный, славный человек.

Викарий – женщина. Интересно, довольна она, что ее откомандировали на кладбище? Она шутит; старики покашливают. Никаких стихов, ничего такого. Один-единственный гимн, пятиминутный панегирик, который викарий как-то умудрилась склепать из двух визитов в «Тополя» и краткой беседы с четой Стэмп. Одной фразой поминает хождение под парусом с любимой внучкой (и улыбается Мод с кафедры). В конце занавес закрывается нелепыми рывками, как после кукольного спектакля. Молодой человек с цилиндром снова низко кланяется, и распахиваются двери в вестибюль (не тот, конечно, откуда они вошли, – там уже ждут следующие). Скорбящие тащатся под июньское солнышко, по тропинке вдоль перекопанных клумб с растительностью, не требующей ухода. Выложены цветочные венки – один от дома престарелых, другой от профсоюза. За низкой стеной – сельские виды, солнце заливает объеденные овцами холмы.

Стэмпы пригласили всех к себе. Сэндвичи, печенье, чашки чаю, бутылки пива. Старики собираются в гостиной, стоят шеренгой, будто на платформе под свежим ветром ждут безнадежно опоздавшего поезда. Все по очереди жмут руку Мод, каждому она говорит несколько слов и переходит к следующему. Тим попивает чай, стараясь не путаться под ногами; по скальпу у него бегут мурашки. Кто она? Молодая Царица Ночи? И они приносят ей дань? Клянутся в верности?

Когда все закончилось, пылесос уже засосал крошки, стаканы помыты и выставлены на сушилку, а след, похожий на лошадиное копыто, след, оставленный сапогом одного из стариков, губкой убран с ковра, Тим, и Мод, и мистер Стэмп, и миссис Стэмп сидят в кухне. Вино в гараже так и не обнаружено, но с поминок осталось пиво, и его аккуратно разливают по четырем стаканам. Тим расспрашивает про дедушку Рэя. Надеется услышать про него какую-нибудь историю, но историй никто не рассказывает. Миссис Стэмп между делом роняет, что все унаследует Мод, но затем (без паузы) – что этого всего там всего ничего. Кое-какие сбережения, старые украшения бабушки Дот. Все по-настоящему ценное распродано много лет назад, а деньги потрачены на уход.

Они ужинают – пастушьим пирогом в жаропрочной посуде – и час пьют чай в гостиной. Очевидно, что включать телевизор неприлично, хотя никто ничего такого не говорит. В десять Мод уходит наверх принять ванну. Тим идет на улицу покурить. Отправляет СМС матери: «Как полетали? Зои ОК?» Отправляет СМС Белле: «Лучше бы я напился. Лучше бы я был с тобой. Я тут чужой».

В домах напротив постукивает и пощелкивает жизнь. Из кухонных окон, из матовых окон ванных плещет свет. Припаркованные машины изображают долготерпение. Тим прячет окурок в водосточный желоб, возвращается в дом, котом крадется по узкой лестнице. Мод сидит на постели у себя в комнате. Завернулась в полотенце, другим полотенцем вытирает волосы. Белые стены, белый гардероб, зеркальце без рамы. Одинокая картинка, в стародавние времена вырезанная из журнала, заламинированная в кухне и пришпиленная к стене у подушки. Яхта, шторм, в кокпите женщина в желтой штормовке. Тим ее уже видел и знает, что это Клэр Фрэнсис[29] во время одиночного трансатлантического перехода в середине 1970-х.

– Ну и денек, – говорит Тим. – Да?

Он садится рядом, клюет Мод поцелуем в плечо, а затем, когда она смотрит на него – нагое лицо ее замыто до костяной белизны, – он склоняется к ней отчасти порывисто и целует в губы.

Сжевав сэндвич у себя в офисной выгородке, она спустилась на полчаса в виварий, гладит крыс и слушает повествование лаборанта об истории блюграсса – Билл Монро, Эрл Скраггз[31], непременная пронзительность вокала. Говорит лаборант тихо. Не задает вопросов. Иногда отпускает игривые замечания. Джоша Феннимана называет «дядя Джо». Бунт, говорит, всегда начинается на нижнем этаже – а лучше в подвале.

Она вынимает крыс из клеток, поднимает их за хвосты, сажает на согнутую руку. Альбиносы Спрег-Доули, их разводят за кротость, за добронравие. Они носами тычутся ей в сгиб локтя. Она гладит их за ушами, гладит их неугомонное тепло, потом за шкирку пересаживает в клетки.