– А? – воззрился на нее директор, бесцеремонно вырванный из благостных воспоминаний о своем сопливом детстве и оттого изрядно растерявшийся.

– Язык! – заупрямилась Лиза.

Так упорствуют люди, которым уже нечего терять. Или пан, или пропал. Хуже все равно уже не будет.

– Какой язык? – очень натурально изобразил недоумение директор.

– Этот вот, который у Джоконды.

– А что там такое с языком? – всерьез заинтересовался директор и всмотрелся в знакомый лик с таким вниманием, словно рассчитывал увидеть там что-то такое, чего никто и никогда прежде не замечал.

Но сколько он ни всматривался, ничего нового лично для себя не увидел. С напряжением следящая за ним Лиза разочарованно всхлипнула.

– Ну как же так! – прорвало ее. – Ну ведь язык же! Ведь высовывает! Вот так вот делает!

Высунула язык. Директор на ее язык посмотрел, потом на язык Моны Лизы, после чего признал:

– А вы знаете – очень похоже!

– «Похоже»! – размазывала слезы по щекам Лиза. – Вы что – не понимаете, о чем я вам говорю? Ведь не было раньше! Не было!

– Чего не было? – осведомился директор с таким ледяным холодом в голосе, каким политруки на фронте вопрошали у дезертиров, как это они дошли до жизни такой.

Но Лизе уже было все равно. Хоть ты к стенке ее ставь, а все же расстрел – это лучше, чем всю оставшуюся жизнь прожить со съехавшей набекрень крышей.

– Языка этого не было! – возопила Лиза, и французы вздрогнули все одновременно. – Не было языка этого у нее! Улыбалась она! Улыбалась! Вы это понимаете?!

Директор смотрел на нее так, будто она несла что-то совсем уж несусветное. И на его лице даже отобразился вполне правдоподобный испуг.

– Хорошо, – сказал он с мягкостью многоопытного врача-психиатра в голосе. – Я вас понял, Лиза. Вы побудьте пока здесь. А я быстренько.

И он действительно вприпрыжку побежал из зала прочь. Отсутствовал совсем недолго, а когда вернулся, у него в руках была посвященная творчеству Леонардо монография на итальянском языке. Этот внушительных размеров том Лиза прежде видела в директорском кабинете. Книгу директору в прошлом году подарили заезжие итальянцы.

– Сейчас! – бормотал директор, торопливо перелистывая страницы. – Сейчас!

Нашел нужную страницу.

– Ой! – сказала Лиза и обхватила руками свою голову, будто очень некстати у нее разболелась.

Мона Лиза с ехидной усмешкой демонстрировала свой розовый язык.

– Неправда! – бормотала Лиза. – Этого просто не может быть!

– Ну как же не может? – с огромной долей правдоподобия в голосе отвечал на это директор и тыкал пальцем в лицо насмешницы Джоконды. – Ведь монография! Научный труд! Профессора писали!

Привлеченные странной сценой, приблизились французы. Директор, как мог, на смеси английского с французским поведал им суть проблемы. Французы воззрились на бедную Лизу так, будто она только что была уличена в святотатстве. Как если бы Лиза сказала, к примеру, что французская кухня примитивна. Или что во Франции нет настоящей литературы. Или что Лувр – это полное фуфло, хуже какого-нибудь краеведческого музея в российской глубинке. Или что все французы – козлы.

– Не было языка! – проскулила Лиза, борясь не столько с этими негодными французами, сколько со своим собственным умопомешательством. – Не было!

– А что было? – мягко осведомился директор.

Бедная Лиза воззрилась на него затравленным взглядом.

– Женька! – сказала мне Светлана. – Тебе пора бы уже появиться! А иначе эта несчастная женщина тронется умом!

Я и сам уже это видел.

– Скорее! – поторопила меня Светлана.

Я бросился в зал, где разворачивалось действо. Ворвался туда, опрокинув при этом одного из ряженых охранников, присутствующие обернулись на шум. Лиза меня увидела, и в неподвижности после этого она пребывала меньше секунды.

– Женя! – закричала она торжествующе. – Колодин! Ну не было этого языка! Я же знала! Знала!

Она была невеликого совсем росточка, и потому ей пришлось совершить головокружительный прыжок, чтобы повиснуть на моей шее и запечатлеть свой торжествующий поцелуй. Клянусь, более счастливого разыгрываемого персонажа мне в моей телевизионной жизни видеть не доводилось. Директор сдержанно засмеялся. Французы вдруг перестали быть французами и заговорили по-русски.

– Я же знала! – сообщила мне стремительно возвращающаяся к жизни Лиза. – Я же им говорила – не было языка!

– Не было, – покаянно признался я. – Вы совершенно правы.

К нам подошел директор. Он все время поправлял галстук и косил взглядом туда, где стояли наши видеокамеры. И я вдруг догадался, кто прислал нам на передачу письмо с предложением разыграть сотрудницу картинной галереи. Но я ни о чем не стал расспрашивать директора. Все равно не признается.

* * *

По выражению лица Миши Каратаева я сразу догадался: сейчас о чем-то попросит. Я не ошибся.

– Старик! – сказал проникновенно Миша. – Мне нужна твоя помощь!

– Если ты опять про Марию…

– Нет! – клятвенно прижал он руки к груди. – Я совсем с другим к тебе пришел. Помнишь, я тебе рассказывал про тот офис на Каширке? Я хочу туда человека заслать, чтобы он в эту пирамиду вступил. Внес денежный залог и получил камни для сортировки. Я никого из своих ребят не могу туда направить, у каждого из них на роже написано его высшее образование, и выглядеть в той богадельне они будут крайне подозрительно. Тут человек попроще нужен. Чтобы у него было лицо честного провинциала – без особой хитрости и немного туповатое. – Миша приобнял меня и заглянул мне в глаза просительно.

Я, конечно, из Вологды. И иногда, возможно, веду себя не так, как москвич в десятом поколении. Но про то, что у меня лицо тупое…

– А что – это так бросается в глаза? – растерянно осведомился я.

– Что? – не понял Миша.

– Ну, что я провинциал, – осторожно пояснил я, потому что про тупое выражение лица сказать – это было выше моих сил.

Миша Каратаев рассмеялся.

– Ты не понял! – сказал он. – Не про тебя речь! Ты думал, я хочу тебя в тот офис заслать? Да твою рожу знают даже бомжи с Курского вокзала! Ты что? Спятил? Я с другим к тебе пришел. Помнишь тех братьев-близнецов, с которыми ты меня разыграл? Ну, шахматисты-баянисты…

– Помню.

– Вот они мне и нужны. Точнее – кто-либо один из них. У них лица простых механизаторов из Липецкой области, любо-дорого смотреть. Вот такие могут в пирамиду лезть, их никто не заподозрит.

– Никогда! – сказал я твердо. – Даже не надейся! Я тебя с ними сводить не буду!

– Почему? – нисколько не расстроился Миша.