– Нет, милая. – Её волосы слегка поседели, с тех пор как Мария в последний раз по-настоящему смотрела на неё, стараясь сознательно оценить её облик, но никаких явных признаков болезни не было. – Какой в этом смысл? Даже если бы я этого хотела – а я не хочу, – что толку от цифровой копии, которая никогда не будет запущена?

– Она будет запущена. Компьютерные мощности дешевеют. Все на это рассчитывают. Тысячи людей хранят сканы в ожидании…

– Сколько замороженных трупов уже оживили?

– Это не одно и то же.

– Сколько?

– Физически – ни одного. Но некоторые из них были просканированы…

– И оказались нежизнеспособны. Все, кто вызывал интерес: всякие знаменитости, диктаторы, – имеют повреждения мозга, а до остальных никому дела нет.

– Файл с результатами сканирования не имеет ничего общего с замороженным трупом. Ты никогда не станешь нежизнеспособной.

– Да, но я никогда не окажусь среди тех, кого стоит возвращать к жизни.

Мария сердито уставилась на мать.

– Я верну тебя к жизни. Или ты не веришь, что у меня когда-нибудь найдутся для этого деньги?

– Может, и найдутся, – возразила Франческа. – Но я не собираюсь проходить сканирование, так что забудь об этом.

Мария сидела на краешке кровати и горбилась, не в силах найти удобную позу и не зная, куда девать руки. Солнце заливало комнату непристойно яркими лучами, обнажая каждую пушинку на ковре; ей приходилось сдерживаться, не позволяя себе встать и закрыть жалюзи. Почему Франческа не рассказала ей всё по телефону? По телефону было бы в тысячу раз легче.

– Ну ладно, – согласилась она, – сканирование проходить ты не хочешь. Но кто-то в мире наверняка делает наномашины против рака печени. Хотя бы экспериментальные.

– Не для этого типа клеток. Этот онкоген не из самых распространённых, и никто толком не знает его клеточных маркеров.

– И что с того? Их ведь могут найти, верно? Могут рассмотреть клетки, выделить маркеры и модифицировать существующие наномашины. Вся необходимая информация есть в твоём теле.

Мария представила себе, как мутировавшие белки, образующие метастазы, торчат сквозь мембраны клеток, выделенные зловещим ядовито-жёлтым цветом. Франческа проговорила:

– Не сомневаюсь, что при наличии достаточного умения, времени и денег это можно было бы сделать. Но так уж вышло, что никто не собирается предпринять ничего подобного в ближайшие восемнадцать месяцев.

Марию начало трясти. Дрожь накатывала волнами. Она не издавала ни звука, просто сидела и ждала, пока отпустит. Наконец выдавила:

– Должны же быть лекарства.

Франческа кивнула.

– Мне вводят лекарство, замедляющее рост первичной опухоли и ограничивающее метастазирование. Пересадку делать бессмысленно, вторичных разрастаний уже слишком много, так что отказ печени сейчас – наименьшая из моих забот. Я могу принимать средства общего цитотоксического действия, и всегда остаётся радиационная терапия, хотя не думаю, что польза от неё перевешивает побочные эффекты.

– Хочешь, я поживу с тобой?

– Нет.

– Я не помешаю. Ты же знаешь, я могу работать отовсюду.

– В этом нет необходимости. Я смогу за собой ухаживать.

Мария прикрыла глаза. Она не могла себе представить, что сможет выдержать это ещё час, не говоря уже год. Когда отец умер от сердечного приступа три года назад, она пообещала себе собрать денег, чтобы просканировать Франческу к её шестидесятилетию. Но даже не приблизилась к этой цели. «Я всё испортила. Зря тратила время. А теперь уже почти поздно».

– Может быть, удастся найти работу в Сеуле, – подумала она вслух.

– Я думала, ты не собираешься ехать.

Мария непонимающе взглянула на мать.

– Почему ты не хочешь сканироваться? Чего боишься? Я бы защитила тебя, сделала всё, что попросишь. Если не хочешь, чтобы тебя запускали, пока не преодолеют замедление, я этого дождусь. Если хочешь очнуться в физическом теле – органическом теле – я дождусь.

Франческа улыбнулась.

– Знаю, что дождёшься, милая. Дело не в этом.

– Тогда в чём?

– Я не хочу об этом спорить.

Мария была в отчаянии.

– Я не буду спорить. Но сказать ты мне можешь? Пожалуйста!

Франческа смягчилась.

– Послушай, когда сделали первую Копию, мне было тридцать три. Тебе было всего пять лет, и ты выросла с этой идеей, но для меня она всё ещё… слишком чуждая. Это нечто, что делают эксцентричные богатеи, ну как они когда-то замораживали свои трупы. Для меня потратить сотни тысяч долларов ради шанса обзавестись компьютерной имитацией после смерти отдаёт… фарсом. Я не эксцентричный миллионер, не хочу тратить свои деньги – и твои тоже – на создание какого-то… говорящего памятника собственному эго. У меня ещё сохранилось ощущение, что важно, а что нет, – она умоляюще взглянула на Марию. – Неужели это теперь ничего не значит?

– Это не будет имитацией. Ты будешь собой.

– И да, и нет.

– Что это значит? Ты же всегда говорила мне, что веришь…

– Я действительно верю, что Копии разумны. Просто я не сказала бы, что они – «тот же самый человек», с которого их сняли, или что другой. Тут нет ни правильного, ни ошибочного ответа, это вопрос не истины, а семантики. Дело в том, что у меня есть самоощущение, прямо сейчас, кто я, где проходят мои границы. И они не включают никакой Копии меня, запущенной в неопределённом будущем. Понимаешь? Сканирование не облегчит мне процесс умирания. Что бы ни думала на этот счёт моя Копия, если вдруг такая появится.

– Да это просто извращение, – сердито воскликнула Мария. – Это так же глупо, как… говорить в двадцать лет: «Не могу представить себя пятидесятилетней, такая старуха не может быть мной». А потом покончить с собой, потому что нечего терять, кроме этой старухи, а она не входит в твои «границы».

– По-моему, ты обещала не спорить.

Мария отвернулась.

– Ты никогда раньше так не говорила. Всегда утверждала, что с Копиями нужно обращаться как с людьми. Если бы тебе не промыла мозги эта «религия»…

– Церковь Бога Безразличного не имеет официальной позиции относительно Копий – ни за, ни против.

– У неё нет позиции относительно чего бы то ни было.

– Верно. Поэтому вряд ли её можно винить в том, что я не хочу сканироваться. Так?

Мария чувствовала, что её буквально тошнит. Она почти год сдерживалась и ничего не говорила на эту тему, была в изумлении и ужасе, но силилась уважать выбор матери, а теперь она видела, что это действительно безумие и безответственность, не укладывающаяся в голове. Нельзя просто стоять и смотреть, как кто-то, кого ты любишь, кто дал тебе твоё понимание мира, – превращает свои мозги в пульпу. Она возразила: