Томас отодвинулся от терминала. Как-то слишком просто. Дарэм надул докторов, заставив их поверить в своё излечение, а потом с типичными для параноика упорством и хитростью принялся добиваться положения, в котором мог встречаться с Копиями и делиться с ними открывшейся ему Высшей Истиной… заодно постаравшись выудить у них немного денег.

Если Томас свяжется с «Грифоном» и сообщит, чем занимается их чокнутый коммивояжер, Дарэм наверняка вылетит с работы, кончив вероятно тем, что окажется в прежнем заведении, и можно надеяться, что вторая попытка нанохирургии наконец достигнет цели. Дарэм, вероятно, никому не навредил, но позаботиться о том, чтобы он получил лечение, – вероятно, самое милосердное, что можно предпринять.

Уверенный в себе и оптимистичный человек тут же взялся бы за телефон. Томас посмотрел на своё питьё, но решил немного обождать, прежде чем утопить в бокале возможные альтернативы.

Дарэм говорил: «Я понимаю: всё, что, как мне кажется, я испытал, было вызвано моей болезнью, и знаю: не существует простого способа вас убедить, что я не безумен по-прежнему. Но, даже будь оно и так… почему это должно делать поднятый мною вопрос менее важным для вас? Большинство людей из плоти и крови живут и умирают, не зная и не желая знать, что они такое; насмехаясь над самой мыслью, что это может иметь значение. Но вы не из плоти и крови и не можете позволить себе роскошь сохранять невежество».

Томас встал и прошёлся к зеркалу над камином. На первый взгляд, его внешность всё ещё была основана, главным образом, на результатах последнего сканирования: та же буйная седая шевелюра и обвисшая, пятнистая, просвечивающая кожа восьмидесятипятилетнего человека. Осанка, однако, у него была юношеская: воссозданная по файлам сканирования модель подверглась всестороннему внутреннему омоложению, смахнувшему шестьдесят лет износа с каждого сустава, мышцы, вены и артерии. «Быть может, – задумался Томас, – лишь вопрос времени, когда тщеславие наконец одолеет, и он сделает то же самое с внешним обликом. Многие из его деловых партнёров постепенно утрачивали признаки старения, но мало кто прыгнул назад сразу на двадцать, тридцать, пятьдесят лет или вообще полностью сменил внешность. Что честнее? Выглядеть как восьмидесятипятилетний человек из плоти и крови (кем он не являлся) или выглядеть так, как он хотел бы выглядеть… быть тем, кем предпочёл бы… будь у него выбор. А выбор есть».

Томас прикрыл глаза и коснулся пальцами щёк, изучая поверхность одряхлевшей кожи. Если он верит, что его суть определяется этой дряхлостью, значит, она и определяется. А если он научится принимать новое юное тело, то же будет верно и для него. И всё же он не мог избавиться от чувства, что внешнее омоложение лишь наденет на него маску молодости, тогда как «истинное лицо» останется и будет стареть… где-то. Прямо Дориан Грей – дурацкая аллегория с моралью, набитая давно устаревшими «вечными» истинами.

А приятно было просто чувствовать себя здоровым и энергичным, освободиться от артритов, болей, судорог и трясущихся рук, от одышки, которую он до сих пор ярко помнил. Что-либо большее казалось слишком лёгким, слишком необязательным. Любая Копия могла в мгновение ока стать Адонисом из Голливуда. Как любая Копия могла обогнать пулю, поднять здание, сдвинуть планету с орбиты.

Томас открыл глаза, протянул руку и коснулся поверхности зеркала, поняв, что уклоняется от решения. Но одно всё ещё беспокоило.

Почему Дарэм выбрал его? Может быть, этот человек и живёт в иллюзорном мире, но на каком-то уровне он умён и рационален. Зачем было изо всех Копий, чувство незащищённости которых он мог бы эксплуатировать, выбирать именно ту, у которой имелась непроницаемая оболочка, припрятанная аппаратура, отлично управляемый трастовый фонд? Зачем выбирать мишенью того, кому, казалось бы, совершенно нечего бояться?

Томас почувствовал, что головокружение возвращается. Шестьдесят пять лет прошло. Его имя не упоминалось ни в одной газетной статье или полицейском отчёте, никакой поиск по базам данных, сколь угодно хитроумный, не мог связать его с Анной. Ни одной живой душе не было известно, что он сделал, и уж точно не пятидесятилетнему вылеченному психу с противоположной стороны света.

Да и человек, совершивший преступление, был мёртв. Томас наблюдал за кремацией его тела.

Неужели он всерьёз думает, что предложение Дарэма об убежище – какой-то хитро закодированный эвфемизм, означавший готовность не ворошить прошлое? Шантаж?

Нет. Это смехотворно.

Так почему не сделать пару звонков, и пускай об этом бедолаге позаботятся? Почему не оплатить ему лечение у лучших швейцарских нейрохирургов (загодя верифицирующих все свои процедуры на самых продвинутых группах частичных моделей головного мозга…).

Или он всё-таки верит в возможность того, что Дарэм мог говорить правду? Что он может запустить вторичную Копию в таком месте, куда никто не доберётся и за миллиард лет?

Терминал зазвенел. Томас проговорил:

– Да?

Лёра успел сменить Гейдрих: иногда дежурства чередовались так быстро, что у Томаса голова шла кругом.

– Через пять минут у вас встреча с советом директоров «Гайстбанка», сэр.

– Спасибо. Сейчас спущусь.

Томас ещё раз оглядел себя в зеркале. Произнёс:

– Причесать.

Волосы были приведены в сносный вид, с лица сбежала бледность, глаза просветлели, некоторые лицевые мышцы напряглись, а другие расслабились. Костюм ухода не требовал: как и при жизни, он был немнущимся.

Томас чуть не рассмеялся, но выражение свежепричёсанного лица не позволяло. «Практичность, честность, самодовольство, безумие». Ходьба по натянутому канату. По одним меркам ему девяносто лет, по другим – восемьдесят пять с половиной, а он всё ещё не научился жить.

По пути к лифту он подхватил бокал с Уверенностью и Оптимизмом и выплеснул его содержимое на ковёр.

9. (Бумажный человечек)

Июнь 2045 года

Пол спустился по лестнице и несколько раз обошёл квартал, надеясь слегка и ненадолго развеяться. Он устал каждую секунду бодрствования размышлять о том, что он такое. Улицы вокруг были достаточно знакомыми, чтобы если не способствовать самообману, то хотя бы позволить ему принять себя как есть.

Было сложно отделять факты от слухов, но он слышал, что даже гипербогатеи имели обыкновение жить во вполне обычном окружении, предпочитая реализм, а не фантазии о власти. Несколько моделей психотиков якобы сделали себя диктаторами, обитающими в пышных дворцах, где обслуга ползала перед ними на четвереньках, но для большинства Копий целью являлась иллюзия непрерывности существования. Если вам отчаянно хочется убедить себя, что вы – тот самый человек, о котором говорят ваши воспоминания, то худшее, что можно сделать, – это пыжиться, окружая себя виртуальной древностью (с современными удобствами) и изображая Клеопатру или Рамзеса II.

Пол не считал, что он «и есть» его оригинал. Он знал, что он – лишь облако противоречивых данных. Чудо, что он вообще способен верить в собственное существование.