Подняв голову, воскликнул:

— Мать Сыра Земля! Поглоти ты нечистую силу в бездны кипучие, в смолу горючую!

Развернулся к собравшимся:

— Мать Сыра Земля, утоли ты ветры полуденные с ненастьями, уйми пески сыпучие да бури неминучие.

Обратился он на север:

— Мать сыра Земля! Уйми ты ветры полуночные с тучами, сдержи морозы с метелями.

Согнувшись, ведун собрал горсть земли под ногами и прошептал:

— Мать Сыра земля, скажи, да всю правду расскажи, на жениха и невесту покажи.

Тут уж никому не открылось то, что увидел старик. Он долго пересыпал землю из руки в руку и всё смотрел проницательным взором. И с каждым пересыпом лицо его мрачнело.

— Тяжёлым будет год, — возвестил, наконец, ведун. — Кто задумал что-то, пусть одумается. Боги шепчут трудности немалые, но коли вместе останетесь, пересилите тяготы. Перун пусть освятит союз ваш, — и старец, сложив узловатые пальцы, освятил перуницей небо.

Отцы, отмерев, облегчённо выдохнули. Были на свадьбах предсказания и похуже, и в глубине души Мирославу показалось, что ведун многое затаил.

Какое тут может быть светлое будущее, коли на нём проклятие чёрное?

Старец тут же взял руку Владиславы и положил на ладонь княжича. Пальцы невесты не то чтобы била дрожь, а были холодны, как лёд. Мирослав легонько их сжал. Владислава подняла голову, но княжич за белой пеленой, к своему сожалению, не видел её лица. Связав их руки богато вышитым рушником, взяв за концы, ведун повёл молодых вокруг крады. Так они сделали три круга посолонь.

— Отныне судьбы ваши связаны, — пройдя к алтарю, он отпустил полотно, а жрец быстро развязал руки.

— Теперь гляди на свою жену, — прошептал он.

И в воцарившейся тиши, невольно, сам того не ожидая, Мирослав задержал дыхание — коснулось нежданное волнение глубокого нутра его. С самого начала княжич думал, что свадебный ритуал для него не более, чем обязанность, вынуждение, и уж не ждал, что кровь начнёт стыть в жилах...

Он повернулся к Владе, подхватил лёгкий плат, почувствовав, как ускоряется сердцебиение, а руки проняла дрожь. Переборов неприятное явление, задержал дыхание и быстро откинул полотно с лица невесты.

Бледное лицо с пушистыми веерами ресниц, пухлые губы и тонкий нос с узкими крылами. Владислава медленно подняла взор, в то время как на лице Мирослава сходила улыбка. Только теперь понял он, что ухмылялся. Солнечный свет, что падал прямо на мягкую щёку Влады, создавал глубокую тень от ресниц. Тень тонула в зелени бездонных глаз с чёрной, словно выкрашенной углём радужкой и узкими зрачками. Напомнили Мирославу лесные озёра эти очи. Поток животворящей силы хлынул на княжича, как будто его обдали колодезной водой, от чего всего его взбудоражило, вырывая из недр беспросветной хмари.

— Мирослав Святославович прими чару, — волхв уже окликал его не единожды, но княжич услышал его только с третьего раза.

Старец вручил чару в руки Мирослава, тот поднёс к губам и отпил, не отрывая взгляда от своей теперь уже жены. Вкусив сладкого мёда, княжич протянул чару Владиславе. Та приняла, поднесла к устам, отпила. Волхв, забрав чару с её рук, повернулся к гостям, выкрикнул:

— Слава богам!

— Слава!!! — отозвалась толпа.

Развернувшись, они прошли к ждавшим их боярыням и снохам, которые улыбаясь, держал огромный каравай. По пути к ним Мирослава и Владу с восторженными ликами осыпали зерном, маком, монетами, лепестками цветов, что сыпались за ворот и на голову, застревая в волосах. Отщипнул Мирослав добрую часть, однако Влада превзошла его, отломив чуть ли не половину. Боярыни засмеялись.

— Теперь видно, у кого плётка будет, — пошутили они, поднимая смех в толпе.

Их повели ко двору, под сень дуба, где распластались по периметру широкие столы, полнившиеся яствами. Пахло жареным мясом, хмельным мёдом, квашеной капустой и ещё много чем.

Место молодым выделили прямо под дубом. Мирослав и Влада опустились на широкую лавку, застеленную волчьими и медвежьими шкурами. Породнившиеся обоих княжеств родичи стали рассаживаться вдоль столов. Ели и пили справно, шумели, шутили, смеялись.

Влада смотрела в землю, по обычаю к еде не прикасаясь. Мирослав, держа её в поле своего внимания, тоже не прикасался к яствам и также сидел с опущенными глазами. Так было положено, сохраняя благословение до брачного ложа. Влада вздрогнула от торжественного клича.

— Горько молодым!!

— Горько!!! Горько!!! — закричали всеми дружно гости.

Владислава поднялась, нет, она почти подскочила на месте, словно всё это время сидела на ножах, и от взгляда Мирослава не ускользнуло, как сильно она сжала руки в кулаки. Княжич медленно поднялся, смерив пристальным взглядом пирующих. Выхватил хмурым взором Дарёна, раскрасневшегося, видно, от мёда, веселого и довольного. Матушку, улыбающуюся, но в глазах по-прежнему грусть и тревога, суровое лицо Святослава, надменную Грефину с побелевшими губами, и сестру её малую.

Мирослав развернулся к Владе, осторожно сжал её плечи, склонился и коснулся губами огненной щеки. Помимо нездорового румянца, под своими ладонями он почувствовал, что вся она была напряжена, как тетива лука, и это не понравилось княжичу, совсем он отстранился. Но гости не затихли, посыпались недовольные вздохи и кличи. Особо буйны были бояре Батура и Верша, их Мирослав слышал больше всех остальных, видимо хотели устроить настоящее торжество. Другие же понимали, какое горе связало этих двоих. И внутри Мирослава стало вдруг темно, как ночью. Мерзко и гадко сделалось на душе, как будто его повязали враги и продали в рабство. И теперь он униженно стоял, будто на невольничьем торгу, и его пристально и с оценкой разглядывали.

К вечеру разомлевшие и захмелевшие гости стали вольно шутить, намекая молодым, что скоро те окажутся в уединении. Ярило уже давно скрылся за вежами, и дружина начала возжигать костры. Девицы затягивали песни, водили хороводы, плясали под звон струн гуслей и журчание свирелей. Насытившиеся мужи вылезали из-за столов, тоже затевали всякие состязания.

Влада сидела, не шевелясь, неживая, словно высеченная из камня.

Скачет соболь за куницей,

Вереницей, вереницей,

А как нагнал, под себя подмял.

Гости оживились, обращая внимание на жениха с невестой, одаривая недвусмысленными взглядами. А после, быстро спровадив молодых в княжеский стан, заперли ворота. Сами начали петь и гулять.

Ты, княгинюшка, не стыдись,

Ты ко князю-то прислонись.

А и мы молодыми бывали,

И у нас подолы загибали,

Из портов ключ вынимали,

И у нас короба отмыкали.

Доносилось из-за воротин. Но не успел Мирослав опомниться, как их тут же окружили девки и бабы, подставляя поднос с запечённой в яблоках курицей, заставляя отломить кусок. За этой суматохой Мирослав потерял из виду Владиславу.