Второй раз Пушкин приезжал в Ярополец 9-10 октября 1834 года. На этот раз главным вопросом был переезд сестер жены к нему в Петербург, но, конечно, опять обсуждались и денежные проблемы. Об атмосфере, царящей в семье, можно судить по письму одной из сестер, Екатерины, к уже упомянутому Дмитрию Гончарову 16 октября 1834 года: «Пушкин приехал позавчера в 10 часов утра… он был у матери, она ему наговорила Бог знает что о нас, и вдобавок утверждает, что это мы подговорили Ташу (Наталию Николаевну Пушкину. — В.Н.), чтобы она не возила к ней своего сына, когда Таша последний раз заезжала к матери; мы так и знали, что будет еще одна вина, которую она нам припишет…»[67]

Несмотря на краткость наездов, Пушкин оставил в Яропольце о себе память, жившую десятилетия. Одна из липовых аллей парка напротив дворцового фасада до сих пор зовется пушкинской; якобы поэт полюбил ее и подолгу просиживал там; в этой аллее начиная с ранней весны не смолкали соловьиные трели. Во дворце оставались в неприкосновенности комнаты Пушкина (где он ночевал) и Наталии Николаевны; но до нас, к сожалению, дошли только фотографии. В комнате Пушкина на маленьком столике в углу находился его бюст; над письменным столом на стене висело чучело совы — древний символ всесильного времени. Под совой стоял на столе портрет Наталии Николаевны, рядом с ним стопка книг — тех самых, которые поэт отобрал в библиотеке.

В конце девятнадцатого века еще живы были люди, помнившие Пушкина. Родственница Гончаровых М. П. Карцова пишет: «Когда я живала в Яропольце до моего замужества (1894, 95, 98 гг.) и после с моими детьми, я постоянно видела старую Дуняшу-экономку… Дуняша была горбата, невысокая, с некрасивым, но веселым лицом — всегда… с прибауточками и присказками на устах. Мне говорили, что в молодости она была высока и стройна, мастерица плясать и петь… Она мне рассказывала, что Пушкин, прослышав про ее пляску, приходил не раз в девичью, прося ее поплясать; она не заставляла себя упрашивать, он в такт бил в ладоши, приговаривая: «Ах, славно, славно!» Хор сенных девушек пел плясовую… «А ногти у него были длинные на белых рученьках и перстень на указательном! А сам смеется — зубы — что белый жемчуг! А кончу я плясать, он подойдет да поцелует. «Ну, спасибо, Дуняша, потешила!» Раз серебряный рубль подарил, он и сейчас у меня хранится». И раз она достала сундучок из-под кровати и мне его показала. «Плакали мы все тут, как его убили, и наша касаточка осталась молодой вдовушкой…»»[68]

Среди пушкинских уголков России Полотняный Завод находится как бы на периферии. Ни одно из произведений великого поэта не связано с этой усадьбой. Пушкин приезжал сюда дважды — и оба раза это были чисто деловые поездки. Тем не менее Полотняный Завод сыграл в жизни Пушкина исключительно важную роль — прежде всего потому, что это было родовое гнездо его жены.

Полотняный Завод представляет собой редкий пример усадьбы при промышленном предприятии. В 1718 году калужский купец Тимофей Карамышев испросил у Петра I разрешение о постройке в излучине реки Суходол фабрики «для делания парусных полотен». Через два года, в 1720 году, он «на собственный кошт» поставил рядом с этой фабрикой бумажную мельницу и начал изготовлять бумагу. Такое сочетание производств было обычной практикой того времени, поскольку на бумагу шли отходы от полотна. В январе 1732 года компаньонами Карамышева становятся Афанасий Гончаров и Григорий Щепочкин — тоже калужские купцы. Уже через месяц Карамышев умирает, и фактическим хозяином дела становится Гончаров, капитал которого в три раза превышал долю Щепочкина. Он происходил из посадских людей, из поколения в поколение бывших «горшешниками» и державших мелкие гончарные лавки (отсюда и фамилия). По-видимому, по инициативе Гончарова в 1735 году происходит «полюбовный раздел» дела, «чтобы каждый в своей части прилежнее рачить мог». Отныне Гончаров не обременен какими-либо обязательствами; он смело пускается в «свободное плавание» и быстро добивается внушительных успехов.

На гончаровскую мануфактуру приходилось до трети всего парусного полотна, производимого в России. Качество было отменным — и это сразу же оценили не только русские моряки, но и европейцы. Сам Гончаров хвастался, что под его парусами плавает чуть ли не весь английский флот. Особенно поднимался спрос во время войн — а их было достаточно. Он без разбора продавал свои изделия всем воюющим сторонам и богател день ото дня.

«Первою в России» почиталась и бумага, изготовлявшаяся на фабрике Гончарова. Все это было признано в Петербурге. Уже в 1742 году императрица Елизавета Петровна даровала ему чин коллежского асессора, дающий право на потомственное дворянство. Екатерина II сделала Гончарова «поставщиком двора Ее Императорского Величества». Кажется, о большем невозможно было и мечтать.

Но Екатерина II пожелала все увидеть своими глазами. В декабре 1775 года она изволила посетить Полотняный Завод и осталась чрезвычайно довольна. К этому времени А. А. Гончаров окончательно обустроил свою усадьбу. Первой еще в 1738 году была возведена каменная церковь Спаса Преображения — и почти тогда же рядом поставлены Спасские ворота. Главный дом был расположен напротив — по одной линии с бумажной фабрикой. Следовательно, подъезд к нему не был по обширному парадному двору, и это придавало облику усадьбы своеобразную уникальность. В 1770 году был перестроен главный дом. Отныне он уже не напоминал об эпохе Петра I. Это типичное здание второй половины XVIII века с ризалитами (выступающими частями) на фасаде. Внутренняя планировка также соответствовала вкусам того времени: в центре парадный двухсветный зал, от которого в обе стороны расходятся анфилады комнат. Императрицу приятно удивили и обилие каменных служб, и обширный парк с целой системой прудов.

По-видимому, желая спасти своих потомков от разорения, расчетливый А. А. Гончаров учредил «майорат», включавший полотняный завод, бумажную фабрику и прилегающие земли. Майорат означал неделимую недвижимость, не подлежащую ни продаже, ни залогу и передававшуюся по наследству старшему в роде.

Впрочем, как очень часто бывает, расчеты оказались тщетными. После смерти патриарха семейства майорат унаследовал его старший сын Николай. Но он пережил отца всего на год. Владельцем Полотняного Завода стал внук Афанасий Николаевич, и он сделал все возможное, чтобы громадное состояние было пущено по ветру. Нажитый дедом капитал равнялся шести миллионам, внук же умудрился оставить полтора миллиона долга. Именно с ним в свое время Пушкину пришлось иметь дело.

Правда, надо сказать, что А. Н. Гончаров отнюдь не выделялся среди других богатых помещиков своего времени. Он швырял деньги направо и налево, но так делали многие из тех, у кого были деньги. В журнале «Старые годы» искусствовед А. В. Средин писал о А. Н. Гончарове: «… В его личности сосредоточились, как в фокусе, все недостатки русского барства екатерининской эпохи. Широко гостеприимный, нерасчетливый, не могший никому отказать в просьбе, «милостивый», как его называет народ, — влюбленный в блеск и роскошь, он постоянно окружен гостями, ведет жизнь шумную и праздную; по своему мировоззрению, будучи от природы недальнего ума, он является типичным выразителем правила «после нас хоть потоп»… Жизнь его проходит среди шума и блеска на Полотняных Заводах, а зимою — в Москве»[69].