— Разумеется, ваша светлость. Когда вам будет угодно, — ответил он покорно.

Луис де Аяла взял его под руку. Они не спеша прогуливались по саду под зеленой сенью ракит. Жара чувствовалась даже здесь, в тени; на маркизе были только легкие кашемировые брюки и рубашка английского шелка, застегнутая на манжетах тяжелыми золотыми запонками.

— Она замужем?

— Понятия не имею.

— А с кем она живет?

— Я был у нее всего один раз. По-моему, в квартире живут только она и ее служанка.

— Ага, значит, мужа у нее нет!

— Во всяком случае, мне так показалось, но утверждать этого я не могу. — Неожиданный допрос начинал раздражать дона Хайме; он старался перевести разговор на другую тему, не обидев своего ученика и покровителя. — По правде говоря, донья Адела не слишком распространяется о своей личной жизни. Я ведь говорил вам, ваша светлость, что наши отношения исключительно деловые: я — учитель, она — ученица.

Они остановились около каменного фонтана — щекастого ангелочка с кувшином, из горлышка которого вытекала струйка воды. Почувствовав приближение людей, стая воробьев поднялась в воздух. Луис де Аяла рассеянно проследил за их полетом, пока они не скрылись из виду, и вновь повернулся к собеседнику. Богатырская стать маркиза забавно контрастировала с тонкой, сухой фигурой дона Хайме. На первый взгляд можно было подумать, что из них двоих учитель фехтования именно маркиз.

— Никогда не поздно пересмотреть свои взгляды, даже если они кажутся незыблемыми… — заявил маркиз с коварной улыбкой.

Холод пробежал по спине дона Хайме.

— Прошу вас, не продолжайте, ваша светлость. — Его голос дрогнул. — Поверьте, я никогда не стал бы обучать даму, если бы не обнаружил в ней большого природного дарования и блестящего мастерства.

Луис де Аяла вздохнул с притворным сочувствием.

— Прогресс, дон Хайме. Магическое слово! Новые нравы, новые обычаи коснулись нас всех и даже вас, маэстро.

— Заранее прошу прощения за дерзость, но позвольте возразить вам, ваша светлость. — Было заметно, что маэстро не по душе оборот, который внезапно принял их разговор. — Поверьте, эти уроки — не более чем профессиональный каприз старого учителя фехтования. Знакомство с Аделой де Отеро меня волнует лишь… с эстетической стороны, если хотите. И неверно утверждать, что моя маленькая прихоть продиктована модой. Я слишком стар, чтобы менять свое мировоззрение. Далек я и от безумств юности: я не собираюсь придавать большого значения тому, что считаю пустой тратой времени.

Терпеливо выслушав серьезную речь дона Хайме, маркиз улыбнулся.

— Вы правы, маэстро. Это я должен извиниться перед вами. С другой стороны, вы всегда недолюбливали прогресс…

— Да, ваша светлость. Всю свою жизнь я старался быть верным себе, только и всего. Нельзя забывать, что есть вещи, ценность которых не уменьшается с течением времени. Все остальное — сиюминутные веяния, изменчивая, капризная мода. Одним словом, вздор.

Маркиз пристально посмотрел на дона Хайме. От его небрежного тона не осталось и следа.

— Вы, дон Хайме, человек не от мира сего, — говорю вам это в лицо, несмотря на мое огромное к вам уважение… Я горжусь общением с вами, однако же не перестаю удивляться упрямству, с которым вы защищаете ваши понятия о чувстве долга. Ведь это даже не общепринятое представление о долге, религиозном или моральном… Удивительно, что в нынешние времена, когда все продается и покупается за деньги, этот долг — всего лишь обязательство перед самим собой, взятое вами на себя добровольно. Вы понимаете, как это звучит в наше время?

Дон Хайме помрачнел. Разговор становился все более напряженным.

— Это всегда меня удивляло в вас, маэстро. И знаете, каково мое мнение? Иногда я спрашиваю себя: а что, если в нашей многострадальной Испании роли поменялись и благородство и аристократизм стали по праву привилегией таких людей, как вы, а не большинства моих знакомых, а может быть, и меня самого?

— Прошу вас, дон Луис…

— Позвольте мне закончить, дружище. Позвольте мне все сказать… Мой дедушка, царство ему небесное, купил себе титул, разбогатев: он занимался торговлей с Англией в период войны с Наполеоном. И это всем известно. Но прежде, в добрые старые времена, настоящими родовитыми аристократами становились не контрабандисты, торгующие английским сукном, а люди, доказавшие свою доблесть со шпагой в руке. Разве я не прав?.. А вы, дорогой маэстро, стоите в этом деле не меньше, чем любой из них. И не меньше, чем я.

Серые глаза дона Хайме пристально смотрели на дона Луиса.

— Вы правы, ваша светлость. Со шпагой в руке со мной может сравниться не всякий.

Легкий порыв горячего ветра пробежал по вершинам деревьев. Маркиз отвел глаза, рассеянно уставившись на каменного ангелочка, и пощелкал языком, словно жалея, что они забрели слишком далеко в глубь сада.

— Одним словом, не стоит так замыкаться в себе, дон Хайме, это совет друга… Добродетель — дело неприбыльное, уверяю вас. И малозанятное. Только не подумайте, друг мой, что я читаю вам наставления, да хранит меня Вельзевул! Я хочу сказать одно: выглянуть иногда на улицу и посмотреть, что творится вокруг, — чертовски интересно. Особенно в такое любопытное время, в какое нам всем довелось жить… Вы слыхали последнюю новость?

— Какую новость?

— О заговоре.

— Я не слишком разбираюсь в политике. Вы имеете в виду арестованных генералов?

— Что вы, маэстро! Это уже вчерашний день. Я говорю о договоре между прогрессистами и Либеральным союзом, который заключили несколько дней назад. Отказавшись от явной оппозиции, они решили устроить военную революцию. Обсудили программу: свергнуть королеву и посадить на трон герцога Монпансье, вложившего в это дело скромную сумму в три миллиона реалов. Опечаленная и встревоженная Изабелла решила отправить в ссылку свою сестру и ее мужа; поговаривают, что в Португалию. А Серрано, Дульсе, Сабала и прочие депортированы на Канарские острова. Сторонники Монпансье работают на Прима, надеются получить от него куш на поддержку трона, но наш доблестный молодчик не собирается расставаться со своими денежками. Такие вот дела.

— Просто голова кругом идет!

— Еще бы! Вот я и говорю: интересно наблюдать за всем этим со стороны, как это делаю я. Видите ли, маэстро… Чтобы понять жизнь, в ней надо хорошенько повариться, особенно в том, что касается политики и женщин. Но главное — не терять голову: ни то ни другое не должно затягивать. Такова, если хотите, моя философия; я наслаждаюсь жизнью и ее прелестями. А потом — хоть трава не расти. В книжных лавочках на Сан-Исидро я чувствую такое же научное любопытство, как в те злосчастные три месяца, пока я занимал должность в правительстве, которой меня наградил покойный дядюшка Хоакин… Надо просто жить, вот что я вам скажу, дон Хайме. Уж поверьте пройдохе, выбросившему вчера на ломберный стол в казино три тысячи дуро с презрительной гримасой, которую невежды приняли за растерянную улыбку… Вы меня понимаете?