Командующий указал на покрытые татуировками и шрамами, толстые как древесные стволы руки исполина. — Мы приковали его к тяжелому гонгу, ведь он настолько свиреп, что я сомневаюсь, стоит ли оставлять его в живых! Но даже и сейчас я бы не советовал приближаться к нему! — Выпалив эти доводы, военачальник наконец умолк, чтобы перевести дыхание.

У-хоу с подчеркнутой нежностью и обожанием взглянула на своего супруга, складывая губы в капризно-просительной улыбке. Всякий раз, желая добиться чего-либо от императора, она пользовалась своей особой ужимкой, не забывая и о том, чтобы меж губами чуть заметно мелькал кончик языка: это вызывало у Гао-цзуна весьма приятные воспоминания и мысли. Император Китая, который считался твердым, как железо, когда речь шла об исполнении обещаний, гордо выпячивал грудь, едва уловив этот намек на желанное удовольствие.

Однако сейчас потрясенный ростом пленника император Гао-цзун едва ли заметил за губами супруги тень инструмента, который лишь несколькими часами ранее ощущал на своем теле, раскинувшись на шелковом белье и чувствуя, как его плоть восстает, словно кобра-нага.

— Желания императрицы — закон! Человек без языка принадлежит ей! — объявил император, и никто, конечно, с ним не стал спорить.

Так Немой поступил в услужение У-хоу, и она быстро оценила преимущества постоянного присутствия рядом этого мужчины. Окружающие привыкли и очень скоро вовсе перестали замечать его, ошибочно полагая: раз у парня нет языка, тот не способен передать госпоже чужие слова. На деле же У-хоу довольно быстро обучила верного слугу основам китайской грамоты и выдумала целый язык жестов, позволивший им общаться. Уже через несколько месяцев чужеземец освоился с этими способами изъясняться, и между императрицей и ее рабом установилось вполне надежное понимание. Немой отнюдь не был глух, и У-хоу получила прекрасную возможность узнавать о кознях и интригах своих недругов. Не раз перед ней открывались постыдные тайны двора, из которых можно было извлечь немалую выгоду.

Сегодня утром У-хоу приказала Немому вынести сверчка из комнаты, поскольку издаваемые насекомым звуки усиливали ужасную головную боль, всякий раз начинавшуюся с кошмара. Этот сон преследовал У-хоу с тех пор, как она стала священной императрицей Китая.

Кошмар всегда был одинаков: на воплотившуюся в следующей жизни в крошечную мышку У-хоу охотился гигантский кот с глазами, как у прежней императрицы. В миг, когда острые когти хищника вонзались в ее маленькое беззащитное тело, У-хоу просыпалась в холодном поту, с криком ужаса. Иногда сон являлся в те ночи, когда она делила ложе с императором Гао-цзуном. Тот спрашивал, что могло ей присниться, но У-хоу наотрез отказывалась описать супругу свои кошмарные видения. О них она могла говорить лишь с Немым.

Уже восемь часов кошмар неотступно преследовал ее, — и все из-за известия, принесенного Немым: госпожа Ван по-прежнему находится в императорском дворце, хотя и под замком, в нескольких шагах от комнаты, где держат наложницу по имени Прекрасная Чистота. Даже если их осудили и лишили всех привилегий, обе оставались поблизости. У-хоу не решилась напрямую заговорить об этом с Гао-цзуном, поскольку не знала наверняка, не сам ли он приказал так устроить. Ей лучше, чем кому-либо при дворе, был известен нерешительный характер супруга; она знала, что император ненавидит радикальные меры и всегда старается уладить любые дела, не принимая бесповоротных решений. У-хоу воспылала решимостью избавиться от присутствия во дворце двух ненавистных женщин. Сперва, однако, ей следовало посоветоваться с лучшим знатоком кармических законов — Безупречной Пустотой, почтенным настоятелем монастыря Познания Высших Благодеяний, за которым она уже отправила гонца в Лоян.

Императрица полагала, что уж настоятель-то сумеет точно оценить и взвесить все обстоятельства ее жизни и рассчитает, как на нынешний момент выглядит ее перспектива последующих воплощений. Надо припомнить, нет ли у нее еще хотя бы небольшого запаса заслуг во избежание фатального ухудшения кармы из-за намеченных сомнительных действий.

К тому моменту, когда У-хоу вошла в небольшую гостиную, расположенную в части императорского дворца, обычно называемой «Великие Внутренние Покои», где уже ожидал ее Безупречная Пустота, голова у нее просто раскалывалась; глаза покраснели настолько, что собеседнику могло показаться, будто императрица горько и долго рыдала.

Настоятель заранее разложил на низком столике Четыре Сокровища Изысканного Отдохновения: лютню, обвитый лентами каллиграфический свиток и кисти для письма, книги, а также шахматную доску. Когда вошла императрица, монах встал. На нем была серая хламида из грубой шерстяной ткани, туго собранная на талии черным кожаным поясом, концы которого свисали за спиной.

— Уже давно великое учение Махаяны прославлено за пределами Лояна! Я преклоняюсь перед ним и лишь потому осмелилась обратиться к вам с просьбой удостоить меня личной беседы. Ведь только с человеком несравненной мудрости я могу обсудить одно очень волнующее меня деликатное дело! — нежно проворковала императрица.

— Охотно приложу все мои способности, чтобы помочь, — поклонился старый монах, который казался изможденным и тощим в пышной дворцовой обстановке, стоя возле золототканых парчовых занавесок, — он выбрал это место, чтобы в ожидании императрицы полюбоваться на красивый, окруженный мрамором пруд под окнами, где плавали красные карпы с белыми и черными пятнами.

— Речь идет о моей карме!

Безупречная Пустота с интересом взглянул на императрицу.

— Большая Колесница является верным союзником империи. Я всячески рад услужить вам! Но я не знаю заранее, ваше величество, смогу ли разрешить ту или иную проблему, если дело касается столь тонкого предмета, как карма, — почтительно, но с большим достоинством ответил буддийский наставник, низко опуская в поклоне бритую макушку.

— Наставник Безупречная Пустота, что грозит карме того, кто был вынужден сотворить злое деяние, действуя во имя высших интересов?

Знаток Большой Колесницы пристально вгляделся в лицо императрице, выдержал солидную паузу и только потом заговорил:

— Учение Чань не отвергает парадоксов. Путь просветления бывает извилист. Я знаю одного очень старого монаха, который без колебаний рассказывал о том, как во имя необходимости, чтобы получить просветление, «совершенно удалился от Будды».

— Ваши слова успокаивают меня! — сдержанно вздохнула императрица, стараясь не выдать, насколько велика ее личная заинтересованность.

Великий наставник прокашлялся, исподтишка разглядывая собеседницу. Ее прекрасные глаза были так невинны, она выглядела совсем юной и хрупкой. В гостиной на некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь шуршанием четок в руках учителя дхьяны. Он прекрасно знал: чтобы «истина коснулась губ собеседника», необходимо проявить терпение и выжидать, — тишина становится оглушительна и невыносима, тогда все выходит наружу. И разумеется, У-хоу не выдержала.

— Я ищу просветления! — воскликнула она неожиданно резко и страстно.

Безупречная Пустота не отвел спокойного, внимательного взгляда.

— Знаю, в споре о способах достижения просветления вы отстаивали позицию «скорых», а не тех, кто призывает к