— Я сохраню нашу находку в тайне! — пылко воскликнул мальчик. — Клянусь, Умара! Чтоб мне сдохнуть!

Умара чуть коснулась горячими влажными губами губ приятеля. Такая милая и нежная! Впервые в жизни не успевший познать плотских радостей Пыльная Мгла ощутил, как по ногам побежали странные мурашки, а в паху возникло непривычное напряжение. Он помог девушке взобраться на стену и с сожалением проводил взглядом мелькнувший подол яркого платья.

Представ перед отцом, Умара испытывала сильное смущение. Заплаканная Голеа бросилась к ней и начала ощупывать, словно желая убедиться в целости подопечной.

— Где ты пропадала, Умара? — строго спросил Аддай Аггей.

— Бегала за мячом. Он упал за стену сада, и я пошла его искать. Я уже не ребенок. Сама могу решить, что мне делать! Прекратите обращаться со мной, как с маленькой, — на одном дыхании выпалила она.

Лицо Аддая Аггея было бледнее белоснежной шерсти его безрукавки, украшенной на груди несторианским крестом и сирийскими буквами «альфа» и «омега». В ответ на слова дочери он буквально взорвался, дав выход страху и гневу:

— Разве я не говорил, как опасно тебе выходить за границы наших владений без охраны?! — Ухватив дочь за плечи, он затряс ее, как персиковое дерево.

— Не видела я никаких опасностей! — упрямилась Умара, вырываясь из отцовских рук. Знакомство с Пыльной Мглой пробудило в ней жажду свободы. — Ты заточил меня здесь! — объявила она отцу.

— Умара, твой отец переживает за тебя, и не без веских причин! Твоя беспечность непростительна! Отныне никаких побегов! — распекала подопечную Голеа.

— Какие еще причины? — буркнула Умара, смахивая навернувшиеся на глаза слезы.

Стоило воспитательнице открыть рот для ответа, Аддай Аггей жестом прервал ее, призывая к сдержанности. Раскрывать перед дочерью истинную причину своих страхов ему вовсе не хотелось. Шагнув к Умаре, епископ ласково приобнял ее:

— Да защитит тебя Единый Бог, любимая моя девочка. Пусть Христос, совершенный человек, рожденный Марией, послужит тебе примером!

И Умара, прижавшись к отцу, снова почувствовала себя ребенком.

— Если бы ты знала, как я дорожу тобой, милая моя! Не делай так больше! Я просто умру от беспокойства! — шептал Аддай Аггей, незаметно для дочери с облегчением отирая вспотевший лоб.

Умара не отвечала. Ее прекрасные глаза были закрыты, нос плотно уткнулся в серебряно-золотое шитье на безрукавке отца. Сейчас она вспоминала уходившие в бесконечность песчаные дюны пустыни, которыми любовалась вместе с Пыльной Мглой с балкона, где в тайне хранились бесценные рукописи.

Неужели ей не суждено узнать, что там дальше, за пустыней? Другие оазисы и другие миры, другие сады — само собой, величественнее и прекраснее того сада, в котором она выросла и где любой ценой хотел удержать ее отец!

Она думала и о множестве книг, спрятанных в темноте пещеры. Что это был за свиток с буддийским текстом и красивыми картинками? Какие истории он готов поведать? Какие дальние страны описывает? Нет сомнений, в нем изложены чудесные легенды о мирах, еще более волшебных, чем те, что начинаются за границей пустыни! Достаточно было одного взгляда на изящество и точность каллиграфии, на великолепие рисунков — они говорили сами за себя!

И все это пряталось там, подобно скрытому от глаз манящему к себе саду!

Открытие свое Умара, конечно, сохранит в тайне. Никому в целом свете не расскажет она о том, что видела сегодня, — даже обожаемому мудрому отцу.

ГЛАВА 5

ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ, ЧАНЪАНЬ, КИТАЙ, 8 ЯНВАРЯ 656 ГОДА

Намеченная беседа императрицы У-хоу с Безупречной Пустотой приобрела для нее тем большую важность, что все сразу пошло не так, как надо.

С момента пробуждения у нее чудовищно, до тошноты, болела голова, что случалось не реже раза в неделю. Огненные тиски сжали череп, периодически заставляя стонать от боли. Это могло продолжаться несколько дней подряд, не позволяя императрице подняться с постели и вынуждая лежать неподвижной статуей в полной темноте. Иногда поднимался жар; тогда она впадала в полубредовое состояние и порой казалась себе похороненной заживо…

Этим утром, несмотря на большую чашку чая, заваренного с «Восемью Сокровищами» — обычно это снадобье облегчало страдания, — ей все равно чудилось, что голова вот-вот расколется на части. Императрица У-хоу с детства страдала мигренями, а бурные ночи никак не способствовали улучшению ее здоровья.

— Немой, убери насекомое долой, чтобы я его не слышала. Кажется, он забрался ко мне прямо в мозг! — прошептала она, не открывая глаз и стараясь дышать как можно легче и тише.

Тот, кого звали Немой, исполнил распоряжение и ловко прицепил крошечную клетку за поднятой ставней выходившего в сад окна.

С тех пор как У-хоу стала официальной супругой Гао-цзуна, она никогда не расставалась с любимым сверчком. Насекомое сидело в маленькой круглой клетке из бамбука, которую носил доверенный слуга императрицы, этот самый Немой.

Внешность его была необычна, и первым делом бросалась в глаза прическа: большая часть головы гладко выбрита, а на макушке длинные густые черные волосы собраны в конский хвост, обвивавший затылок. Слугой императрицы был поразительно высокий тюрко-монгол — гигант, возвышавшийся над любой толпой. Под его облегающей безрукавкой бугрились внушительные мускулы.

Телохранитель У-хоу лишился языка в китайском плену, после очередной кровавой стычки на границе между войсками Тан и кочевниками. Императрица присмотрела себе Немого, когда Гао-цзун проводил инспекцию трофеев, доставленных в Чанъань армией Запада.

Те были выставлены на обозрение в центральном дворе казарм, чтобы император мог первым выбрать, что пожелает, из нагромождения доспехов и оружия, сосудов из золота и серебра, драгоценностей, разложенных на коврах из шерсти или шелка. Рядом с огромным бронзовым гонгом, из которого кузнецы смогут выковать десятки тысяч наконечников для стрел, стоял прикованный к нему цепью настоящий великан с длинными вислыми усами, завитыми и умасленными, чем-то напоминавшими двух змей; казалось, змеи готовы вскинуть острые как пики головки, чтобы ужалить любого, кто осмелится подойти к пленнику близко.

— Не желаете ли выбрать для себя украшения? — обратился император к У-хоу, обнимая супругу за талию.

— Но из всех трофеев только он представляет хоть какой-то интерес! — возразила та, простирая руку к тюрко-монголу, головы на две превосходившему императора ростом.

— Ваше величество, это чудище зарубило девятерых наших солдат тремя ударами сабли! — забеспокоился командующий армией Запада, удивленный выбором У-хоу. — Мы могли бы казнить его на месте, но предпочли укротить силача и в качестве наказания вырвали ему язык. По крайней мере, он перестал изрыгать ругательства и оскорбления. Он опасен, очень опасен. Взгляните только на мускулы… —