– Никаких «но», – мужчина, не дав закончить фразу, бухнулся предо мной на колено и торжественно, словно его посвящали в рыцари, обратился ко мне: – Благодарю тебя, любовь моя, за твою жертву, столь великую, что не могу понять ее до конца.

– В чем же она, по-твоему, дорогой? – неожиданно для самой себя произнесла я, вдруг начав испытывать к этому человеку нежные и теплые чувства, будто и впрямь знала его давно.

Он не сводил с меня восхищенного взгляда и не собирался вставать с колен:

– Мужу жена жертвует Свободу ради его возможности понять и осознать Смирение, свое через чужое. При этом она (жена) свободу теряет всегда, а смирение он (муж) находит не обязательно.

Воитель поднялся и сразу вырос, как гора, лицо его было мокрым, дождь ли это был или слезы, не суть. Важно, что глаза его светились любовью и почтением.

– Я нашел, – сказал он просто и не торопясь оседлал коня.

– Сколько их? – улыбнулась я ему, и муж понял меня.

– Могло быть еще три.

– Ты уходишь к ним?

– Да, – мой муж кивнул головой. – Перед каждой я склоню колено в благодарность за их отказ, не словесный, но духовный, что позволил оказаться рядом с тобой.

– Ты расскажешь им? – мне было жутко интересно, как все происходит в орешнике.

– Нет, – муж улыбнулся, – достаточно будет молчаливого почтения.

Он тронул поводья, и стена дождя поглотила мое «сокровище». Я помахала вослед рукой и словно дала кому-то, заведующему погодой, некий сигнал – дождь прекратился, небо очистилось, но солнце уже успело пробежать свой дневной маршрут и склонилось к закату, на лужайку «навалился» вечер. Птицы, без устали сновавшие в небесах доселе, затихли на ветвях древ и приумолкли, уступив эфир трескотне сверчков, цветки сомкнули крылья-лепестки в бутоны, а копья-травинки обзавелись крупными жемчужинами росы. Я поежилась, от веселой луговой жизни не осталось и следа. В уже хорошо знакомом мне орешнике раздался хруст, треск и неторопливое, осторожное цоканье, точнее чавканье (во влажной земле), конских копыт.

Представленную мизансцену украсила своим появлением хромая кляча, на спине которой не без труда удерживался Старик. Мне можно было спокойно попытаться уснуть и даже успеть выспаться за то время, пока эта парочка ветеранов преодолевала расстояние от леса до середины лужайки. Прямо передо мной измученный столь долгим вояжем, да еще и грузом на холке, старый конь рухнул на передние мослы, и его несчастный седок, с глазами, полными ужаса, полетел в мои объятия.

Когда его седая голова упокоилась на моих коленях, а длинные, паукообразные ноги перестали дергаться от напряжения, старик улыбнулся и глубоко вздохнул:

– Дорогуша, как я рад, что ты здесь, иначе свернуть мне шею, пренепременно.

– Не стоило так торопиться, милый, – услышала я свой голос и в который раз подивилась самой себе.

– Как не торопиться? – поперхнулся старик. – Время неумолимо, и я должен успеть…

– Что успеть? – спросила я, поглаживая морщинистый лоб с такой нежностью, будто делала это неоднократно.

– С тобой, прожившей рядом всю жизнь, я понял, что есть Прочувствованная Любовь, не придуманная, как в юности, не плотская, как в зрелом возрасте, но как осознанная душой к душе, что возможно только по истечении многих лет, – старик замотал головой, руки непроизвольно задергались, и он попытался приподняться.

– Тише, тише, – зашептала успокаивающе я. – Чего ты задумал? Неужто надо куда-то спешить и кого-то благодарить?

– Нет, – захрипел Старик, с величайшим трудом приподнимаясь сначала на локоть, а затем на бок, – благодарить буду только ту, с которой прожил жизнь.

Он кряхтя встал предо мною на колени, глаза его горели изнутри тем светом, что не оставляет сомнений в своей искренности: – Ты, родная, пожертвовала для меня всем своим воплощением, теми благами и дарами, которые я не смог бросить к твоим ногам, но которые ждали тебя в этом Мире. Благодарю тебя, любовь моя.

После произнесенного Старик пошатнулся и как подкошенный рухнул на мокрую траву.

Я вскрикнула от ужаса, но внимание мое тут же переключилось с новопреставленного на чернеющий в спустившейся ночной тьме орешник. Из сплетения его длинных, тонких пальцев появилось нечто призрачное, прозрачное, едва уловимое, не знаю, почему, но я догадалась, что это была Смерть. Страх не присутствовал во мне, только ощущение приближающегося холода, трава в тех местах, где копыта невидимого коня касались ее, не просто примялась, а увяла, увяла навсегда, покрывшись белесой корочкой льда.

– Ты за ним? – пролепетала я, когда нечто полупрозрачное проявилось в темном небе возле меня.

– Да, – выдохнула Смерть, обдав лицо морозным дыханием. – Но не пугайся, только за ним.

«Пугайся не пугайся, коли придешь, подымайся да следуй за тобой», – подумала я, на что Смерть расхохоталась гулким, утробным смехом:

– Я приношу смерть, ты – даруешь жизнь, но мы не антиподы, мы – сестры.

– Не думала об этом, – выдохнула я, не успев испугаться собственной смелости.

Смерть свесилась из седла, словно айсберг уткнулся ледяным ребром мне в нос:

– Мы пользуемся одними и теми же Вратами, только я увожу отсюда туда, – и она указала, так и хотелось сказать, костлявым, черным пальцем, но он был прозрачным, в сторону орешника, – а ты приводишь оттуда сюда. И в обоих случаях наши подопечные испытывают страх, я пугаю плотное тело, проводя его в тонкие миры, а ты, наоборот, страшишь тонкое встречей с тобой.

Я подумала, что при появлении Смерти не было ни грозного топота копыт, ни треска веток-костей, ни тяжелого храпа взмыленного коня, может, и впрямь не стоит пугаться ее прихода.

– Сегодня все посетители лужайки благодарили меня, неужто и ты, Неизбежная, принесла слова благодарности?

– И смерть бывает благодарной, – ответила «ледяная глыба». – Я, Смерть, благодарю тебя за то, что ты готова принести себя в жертву и отдать тело свое мне в руки ради жизни другого существа. Изначально я, Смерть, так не могу, только Женщина способна отворить свои врата (впустить доверившуюся ей душу в новое тело) и одновременно войти во врата Смерти (закрыть за собой дверь). Ты, Женщина, научила меня такому «фокусу». Именно твоя жертва дала (энергетически) мне возможность, открыв свои врата, захлопывать их.

Я догадалась, что речь о клинической смерти.

– Я благодарна тебе, Женщина, за такой опыт самопознания, – Смерть, полупрозрачная форма коня со всадником, развернулась к лесу и исчезла во мраке ночи, утянув за собой тело несчастного Старика. Его кляча мирно паслась чуть в сторонке, вяло пережевывая отвисшими губами сочный клевер. Я подошла к ней и обняла за шею, чувствуя, как пульсирует