— Один момент! — ответил тот, как ни в чем не бывало, и ушел в подсобку, активно виляя узкими бедрами.

К нему нужен иной подход, — подумал я, горько усмехнувшись, пытаясь скинуть с себя напряжение.

Обслуживание выводило меня из себя. Марго это веселило. Я чувствовал, что ей интересно, чем закончится наш затянувшийся обед. Кроме того, она с удовольствием наблюдала за моими реакциями, возможно, делая для себя какие-то выводы.

Меня ее мнение не интересовало. Я всегда делаю то, что хочу, и не люблю попадать в зависимость от кого-то, тем более от этого вихлявого придурка. От нетерпения и чтобы слегка сгладить свое недовольство, я отхлебнул еще пару ложек солянки.

В этот момент я увидел, как наш официант направляется к нашему столику, торжественно неся над головой небольшую плетенку с хлебом. Это оказались круглые булочки, покрытые сверху слегка запеченной корочкой.

«Наконец-то», — подумал я и с жадностью вонзил резцы в сдобную мякоть.

Прежде чем я успел распробовать, что булочки подслащены, мой убийца успел скрыться в своей подсобке.

Первый разжеванный кусок я все же сумел проглотить, заев его несколькими ложками солянки. Больше взять ее в рот я не смог. Поняв, что иного мне не добиться, я налег на содержимое горшка, которое к тому времени уже успело поостыть. Активно поедая едва теплое первое, я подумал, что мои бабки слопали бы эти булочки, не поперхнувшись.

— А греческий салат ты будешь кушать после солянки? — спросила меня Марго, улыбаясь. Возможно, она хотела отвлечь меня от мыслей о ненавязчивом сервисе этого ресторана.

Я не знал, что ей ответить и попытался философствовать вслух:

— Честно говоря, мне все равно когда его кушать, до или после, хотелось бы, чтобы он был вкусный и ароматный, как в Греции.

— Ты бывал в Греции? — спросила она меня удивленно.

— Нет, — ответил я грустно и замолчал.

В этот момент на меня нахлынула необъяснимая лиричность и, после некоторой паузы, оторвавшись от еды, романтично продолжил:

— Просто мне хочется, чтобы все было как в Греции: светило солнце, плескалось теплое море, рос виноград. Чтобы финиковые пальмы прогибались под тяжестью плодов, а ананасы росли, как положено, а не на деревьях, как в моей детской книжке. Зимой снег не заваливал тротуары, заставляя пешеходов скатываться под колеса едущих машин. Чтобы не падали сосульки на головы прохожих. И кто-то позаботился о стариках…

— Да ты просто Набоков! — воскликнула Марго, прервав меня, и ловко засунула в рот очередную личинку.

Я удивился, подумав, что неосознанно начинаю раскрывать душу перед этой малознакомой мне девочкой, жующей японскую еду, ради которой она бросила свою деревню, родительский дом, однокашников. Надеется, что заморская пища заменит ей свежий огурец, сорванный с грядки или сочный помидор, который ее отец, подражая Мичурину, с каждым годом пытается вырастить все крупнее.

— Ты читала Набокова? — спросил я.

— Нет, — ответила она, засмеявшись — Но мне говорили, что он большой художник слова. И твоя торжественная речь выглядит не менее эффектно. Просто я родилась в Рождествено, и там на горе стоит его дом. Прямо у реки. Высоченный, с колоннами. Мама по телефону сказала, что его недавно отреставрировали. А сколько я помню, он всегда стоял в лесах. Мы лазили вокруг, играя в прятки. Пацаны рассказывали, что в нем водятся привидения. Постоянно пугали нас. А проживающий в вагончике сторож гонял всех метлой и говорил при этом, что в доме жил великий русский писатель Набоков. Мой дом стоит почти напротив. Иногда ночью я видела мигающий свет в окнах особняка и верила, что там ночуют привидения. Рядом с ним проходит дорога и мост, по которому едут машины. В темное время свет их фар отражается в окнах дома Набокова, и кажется, что там внутри перемещаются огни. Словно кто-то ходит по нему с горящими свечками в руке. Переходит с первого на второй этаж, заглядывает на мансарды.

Я зарывалась под одеяло от этой жути и засыпала…

Я представил себе этот огромный, с колоннами и балюстрадами, дом на горе, которую омывает река, рядом мост и маленькая избушка на противоположном берегу, где под одеялом лежит калачиком и дрожит от страха маленькая девочка.

Неожиданно почувствовал, как что-то ностальгическое защемило у меня под ложечкой. Я вспомнил Длинного. И как мы со Шмелем ездили к нему в Череменецкий монастырь, располагающийся на острове посреди огромного озера. В своей черной сутане Длинный выглядел еще более худым и высоким. Он все время молчал. Водил нас по тропинкам среди обломков памятников. Показывал кельи, которые совсем недавно были еще спортивной базой отдыха. И ничего не говорил. Только едва улыбался. А может, это нам казалось, поскольку давно не видели его задранную губу. На острове жило всего четыре монаха. Четыре молчаливых тени.

— А давай поедем к тебе жить? — неожиданно вырвалось у меня, — так не хочется ни от кого зависеть! Если не работает отопление, можно наколоть дров и затопить печь. Если не работает водопровод — сходить на реку за водой. Летом — грибы и ягоды. Рыбу можно ловить круглый год…

— В такую глухомань? — засмеялась она. Я там не была уже года три.

— А как же ты с родителями общаешься?

— Купила им телефон, вот и общаемся. Да меня все там засмеют, если вернусь в свою халупу жить, да еще с тобой! Скажут: королева Марго вернулась в свой дворец и принца с собой притащила дрова колоть! Да может, там и дома-то уже нет. Река постоянно весной подмывала наш участок, и мы переселялись в сарай, который стоял повыше на косогоре. А когда уровень спадал — возвращались.

Президент обещал возместить убытки от наводнений. Бандиты требовали продать за копейки. Санэпидемстанция обещала штрафовать. Сплошные проблемы…

Мне стало грустно оттого, что я так быстро попался на удочку своей мечты. Тянешь рыбу, тянешь, а вытягиваешь старую корягу.

Так бывает. Если постоянно думать о мечте, разглядывать ее в своем воображении, представлять, как она будет выглядеть, то просто затираешь. Краски тускнеют. Она становится дряхлой. Чувства неосознанно сглаживаются. И оказывается, что ты слишком расточительно думал о ней и тем самым растратил ее, всю свою мечту, и теперь от нее ничего не осталось. Так, что даже сам перестаешь верить в ее осуществление.

Вот так и сейчас получилось, что, размечтавшись, я уцепился, как за соломинку, давно взлелеянное моим воображением желание и совсем забыл о своих бабках, живущих в полумраке существующей для них реальности, о Кузьме, который продолжает бороться за торжество справедливости.

— А я хочу жить в голубом городе, — неожиданно продолжила Марго. Помнишь, раньше была такая пластинка, ее постоянно по праздникам заводили мои родители: «…снятся людям иногда голубые города…»

Это про меня. Я постоянно вижу в своих снах голубые города. Совершенно разные: маленькие и большие, с небоскребами и одноэтажными домами. Все они словно замороженные, будто покрыты инеем. Но я знаю, что там есть люди. Никто никуда не торопится, все живут медленно и счастливо. Там нет зависти и злости. О них заботятся те, кто их придумал. А я, паря над башнями и шпилями, никак не могу приземлиться. Пытаюсь ухватиться за выступ крыши или балкон, но это не удается, и меня воздушным течением несет дальше. Кто-то нашептывает мне в ухо: впереди будет лучше! Но я чувствую, что мне этого не надо. Мне хочется сюда, вниз, и…. я просыпаюсь.