Девушка остановилась в нескольких шагах и, все еще дрожа от страшного потрясения, забыв, что стоит перед чужим мужчиной с открытым лицом, тихо промолвила:

– Благодарю. Ты спас нас, батыр!

Арсен заметил, что, кроме благодарности, в ее взгляде мелькнули удивление и невольное отвращение. Ему стало мучительно стыдно за свои грязные руки с огромными ногтями, за нечесаные, сбившиеся патлы, за рваную одежду и тяжелый дух, шедший от его давно не мытого тела. Арсен еще не привык чувствовать себя вещью другого человека, а потому не мог допустить мысли, что эта девушка смотрит на него не как на равного себе, а как на животное, принадлежащее ей или членам ее семьи.

Она стояла перед ним и благодарила за спасение, а он готов был провалиться сквозь землю, понимая, каким никчемным, грязным и даже мерзким казался девушке, хотя и спас ее от смерти.

– Я рад, что все кончилось для вас благополучно, джаным[58], – сказал Звенигора хрипло, от слабости и волнения с трудом подбирая турецкие слова. – А для меня…

– Для тебя тоже, – сказала младшая. – Скажи ему, Адике.

– Конечно, – взволнованно произнесла синеглазая. – Хатче правду говорит. Хатче – любимица отца, нашего и твоего хозяина. Она попросит – и ты станешь свободным человеком.

– Ну, это еще как сказать, – мрачно ответил Звенигора. – Хозяин, наверное, думает иначе…

Внизу резко распахнулась дверь. Выскочил перепуганный Осман, а за ним выбежали Гамид и Ферхад. Толстое одутловатое лицо спахии посерело от страха. Он кинулся к Хатче, обнял дочку:

– Хатче, дорогая моя, ты жива? Слава Аллаху, что спас тебя…

– Это он спас нас, отец. – Хатче показала пальцем на невольника. – Этот несчастный…

Гамид поднял голову. Два взгляда, как две сабли, скрестились на долгую минуту в напряженной тишине. Арсен заметил, как что-то мелькнуло в мутных воловьих глазах спахии, словно там на мгновенье приоткрылась какая-то темная заслонка.

– Ты заслужил смерть, гяур, – сказал Гамид после долгого раздумья. – И ты прекрасно это знаешь…

– Отец! – Хатче вцепилась в его руку. – Прошу тебя! Ради меня и Адике прости его! Пусть живет!..

Гамид погладил дочку по голове и закончил свою мысль, будто и не слышал слов Хатче:

– Однако своей храбростью ты спас мою любимую дочь, невесту высокочтимого Ферхада. – Тот важно кивнул головой и выпятил округлый подбородок. – А также Адике… Только благодаря такому поразительному поступку я дарую тебе жизнь. Но не волю!.. Ты и дальше останешься моим рабом. И если проявишь непослушание, я припомню тебе все старое. А сейчас благодари Хатче и Адике. Это из-за их детской выходки ты остался живым, гяур!

Арсен молча поклонился. Как-никак – ему подарена жизнь.

– Может, у тебя есть какая-нибудь просьба? – спросил Гамид, понемногу приходя в себя.

Арсен шагнул вперед.

– Есть, хозяин.

– Говори. Но…

– Много не попрошу, – быстро прервал его невольник. – Хочу самую малость – попасть в руки цирюльника и помыться…

– Ты слишком смел, гяур, – буркнул Гамид. – Но пусть будет по-твоему. Осман, слышишь? А потом отправишь его к Бекиру на маслобойку. Он жаловался, что людей мало.

– Слушаюсь, ага. – И Осман подал Звенигоре знак идти за ним.

…Старый молчаливый турок в мохнатом кауке из верблюжьей шерсти быстро побрил невольника и смазал какой-то мазью глубокие царапины на груди и руках. Потом Арсен залез в речку и долго плескался в холодной воде. Осман ходил по берегу и нетерпеливо поглядывал вниз, однако подгонять раба не посмел: помнил наказ хозяина. После того как посиневший от холода Арсен вылез и начал одеваться, он кинул ему вместо порванного барсом жупана турецкий бешмет и вполне приличные шаровары.

– Одевайся! Да побыстрее! – крикнул издалека.

Одеваясь, Арсен удивлялся: странный все-таки турки народ! Сколько уже времени он у них в руках, а еще никто не поинтересовался содержимым его кожаного пояса. Или не подозревают, чтобы у такого оборванца водилось золото? Скорей всего так. Ну что ж, тем лучше. Пригодится когда-нибудь.

Снова звякнули замки кандалов, – и его повели в крепость. Но теперь даже кандалы не казались ему такими тяжелыми и ненавистными. Чистый, побритый, помолодевший, он снова почувствовал непреодолимую жажду жизни. Ароматный весенний воздух пьянил, туманил голову, и он жадно вдыхал его, как целительный бальзам.

Во дворе Осман оставил Арсена одного – ушел за ключами. За живой изгородью играли дети. Это была веселая игра, похожая на украинский квач[59], и Арсен засмотрелся на черноголовых турчат, которые напомнили ему детство на далекой милой родине.

Вдруг к его ногам упал небольшой сверток. Арсен от неожиданности вздрогнул и взглянул на галерею. Там, у открытого окна, стояла, закрывшись черной шалью, Адике. Сквозь узкую щелку блестели бездонные синие глаза. Девушка сделала рукой еле заметный знак. А когда заметила, что невольник не понял и молча смотрит на нее, тихо сказала:

– Возьми! Это тебе!

Арсен взял сверток, спрятал за пазуху.

– Спасибо, джаным! – кивнул головой.

Девушка на миг откинула свое покрывало и грустно улыбнулась. Теперь она казалась еще бледнее и печальнее. А от этого еще красивее. На ее лице были написаны боль и печаль, как на лице человека, глубоко и жестоко обиженного.

Арсен молча смотрел на нее, как на чудо, неизвестно откуда и как появившееся в его жизни.

Позади послышались шаги: возвращался Осман. Арсен вздрогнул: видение пропало. Адике исчезла. И если бы не сверток за пазухой и открытое окно, можно было подумать, что все это пригрезилось…

Осман отвел его в погреб для невольников и запер за ним дверь. Но на этот раз даже скрежет ключа показался Арсену мелодичным. После холодного темного подземелья, после того, как он смыл с себя многомесячную грязь и увидел в глазах той чудесной девушки сочувствие, даже этот подвал выглядел уютным и приветливым. Неважно, что оконце пропускает совсем мало света, а на полу солома совсем перепрела. Главное – он живой, молодой, здоровый… А все остальное как-нибудь устроится.

Вытащив из-за пазухи сверток, он подошел к окошку и развернул его. Там лежал пирожок, кусок баранины и тонкий шелковый шарфик, сохранивший еще какие-то незнакомые запахи – роз и неведомых заморских трав. Пирожок и баранина – это понятно! А для чего шарфик? Неужели девушка, вложив его, хотела высказать еще раз свою благодарность? Или, может… Нет, даже думать смешно… Опомнись, казак! Не тешь себя призрачными мечтами!

Однако на душе стало и радостно, и тревожно. Перед глазами возникла гибкая фигурка Адике, пышная черная коса и грустные глаза, которые заглядывали в сердце голубыми весенними звездами. Арсену казалось, что судьба специально послала девушку в ту роковую минуту, чтобы спасти его. Это не он спас ее и дочку Гамида, а они – его!..