Когда она впервые увидела Марчелло, то удивилась – а этого-то каким ветром занесло? Парень как парень, таких она видела сотни: продуманно рваные джинсы, свитер почти как у нее и даже рюкзак похож. На поклонника моды он никак не тянул, тогда, может быть, это поклонник Лены? В любом случае он вел себя странно – садился в угол и как будто засыпал с открытыми глазами. Это выглядело так, словно товарищ обнаружил внутри себя нечто диковинное и теперь, застыв, рассматривает его, боясь вспугнуть.

– А это кто? – осторожно спросила Паша у подруги.

– Марчелло? Художник в свободном поиске…

Ага, вот оно что. Паша почтительно взглянула на рюкзак, лежавший у ног художника с таким красивым именем. Значит, именно там хранятся все необходимые ему причиндалы: краски, кисти. А что, если он только делает вид, что дремлет, а сам все отмечает острым глазом «маэстро». Еще вопрос, что он думает о Паше.

Марчелло, судя по всему, Пашины мысли подслушал и, перехватив ее взгляд, совершенно неожиданно ей подмигнул. Она покраснела и несмело улыбнулась, но художник уже снова погрузился в самосозерцание. Между прочим, Паше так и не довелось увидеть, чтобы Марчелло что-нибудь рисовал или хотя бы чиркал на листе бумаги. Он «искал себя», и этому процессу ничто не должно было мешать.

Лена со своими ахами и охами насчет Пашиной глупости была права и знала, о чем говорит. Это стало очевидно в один ужасный вечер.

Артем приехал и объявил, что нарыл очень крутую вечеринку, типа презентацию, они будут ему всю жизнь благодарны. Он как будто сам на себя удивлялся, потому что перед этим еще и позвонил и проорал в трубку, что кое-что «надыбал» и они будут довольны – иностранная фирма, производит часы, и все такое. Видимо, решила Паша, Маня должна будет олицетворять собой русский стиль или что-то в этом роде.

Насчет русского стиля никаких сомнений быть не могло. Черное платье в алых люрексовых маках величиной с блюдце, открытые плечи, а из воланов-воланов-воланов вздымается полная Манина грудь. Только самовара и бубликов не хватало.

Все и сразу пошло не так, как надо. Машка, видимо, перегорела и была не в голосе и, значит, не в настроении. Или наоборот. А может, все дело было в Пашином настроении.

С некоторых пор ей стало казаться, что первая Манина нота напоминает звучание музыкальной шкатулки, стоявшей на столике у маман. Неважно, какой романс исполняла Маня, Паше казалось, что кто-то открыл резную крышечку – раздается чуть режущий ухо механический звук… Но потом крышечка опускалась, наваждение исчезало, и Паша переводила дух.

Нет, Паша больше не могла врать самой себе – ей все меньше нравилось, как Маня поет. Честное слово, начинала она лучше. На старых пластинках, которые когда-то Паше давал послушать Костя, даже за шорохами и шипением можно было услышать гораздо больше души, чем в Манином пении. В конце концов, она о своих терзаниях призналась Лене, и та принялась ее утешать:

– Не переживай ты так, все будет нормально.

– Нет. – Паша устала скорбеть втихомолку и испытывала едва ли не облегчение. – Ей самой не нравится, я чувствую. Почему тогда непременно романсы? Если она хочет ездить по всем этим вечеринкам, почему именно с романсами?

– А ты бы хотела, чтобы она исполняла репертуар Лолиты? – спросила Лена. У нее был такой тон, что Паше показалось – скажи она «да», и Машку тотчас перекуют на Лолиту.

– Ну зачем, Лолита одна такая, да это совсем и не Манино. У нее темперамент не тот. Уж лучше бы она… – Паша хотела сказать крамольное «вообще не пела», но не решилась.

В общем, сеанс психотерапии закончился распитием кофе.

Вот и в этот вечер фокус со шкатулкой повторился, сама Машка, кажется, что-то такое почувствовала, а уж Паша тем более. Маня стала форсировать звук… Слава богу, все в конце концов закончилось, и можно было тихо отползти, но сестрица так не думала и никуда не спешила.

Вот Паша иногда видела других исполнителей, между прочим, куда более известных, чем сестра. Они выступали и, как правило, исчезали со скоростью звука. Наверное, их ждали где-то еще, их рвали на части, а Маню никто не рвал. И она никогда никуда не спешила. Или ее приглашали как-то по-другому?

Вообще-то Паша всегда очень остро чувствовала эту тончайшую грань между приглашенными гостями и статистами. Она сразу выделяла в толпе «обслуживающий персонал», даже если этот самый персонал и не бегал по залу с подносами, а сам стоял с бокалом в руке. Стильные красавицы, их с Маней ровесницы, грациозно перемещались в толпе, время от времени что-то щебетали, улыбались, но было ясно, что девочки работают украшением интерьеров. Может быть, их выдавал особенный, исподволь все оценивающий взгляд и словно приклеенные улыбки?

Вот Маня все-таки была умницей, она не рыскала глазами по толпе состоятельных кротов, она глядела своими волоокими очами сквозь них и куда-то дальше, дальше… только и там, судя по всему, не видела ничего интересного. Скучно, господа, ах, как скучно, читалось на прекрасном Манином лице. И некоторые господа начинали важно подплывать ближе, ближе и приятно, как им казалось, улыбаться и что-то негромко Мане говорить, глядя на нее, между прочим, очень пристально. Паша смотрела издали, и у нее от этой приятности и негромкости начинали бегать по спине мурашки. А Машка чуть улыбалась в ответ, кивала или просто слегка поворачивала голову, но как! Кто-то кого-то ей представлял и так далее, а Паша ждала знака, понятного только ей.

Когда Маня вздергивала подбородок особенно высоко и поднимала глаза к потолку, будто там появлялись некие письмена, это означало – пора! Да, Машка никогда не принимала приглашений поужинать вот так с лету, ни-ког-да. Ей пора уходить, и точка. И вот тут наступало время Пашиного выхода, которое она просто ненавидела. Паша приближалась, иногда ей даже приходилось слегка расталкивать господ, и они в недоумении сторонились – эт-то еще что такое?! А это была она, Паша, и она делала независимое лицо, по крайней мере ей так казалось, и расчищала Мане дорогу к выходу. Она как-то видела в кино, как маленький чумазый пароходик выводил из порта большой прекрасный корабль, вроде бы указывал ему фарватер, вот так и Маня царственно плыла за ней следом, слава богу, не подавая гудки. И на Пашу некоторые взглядывали с насмешливым удивлением, можно было подумать, что все это нужно было ей.

Впрочем, как бы Машка ни спела, звонков на городской телефон после ее таких вот выходов в свет было хоть отбавляй, причем Паша должна была их «фильтровать». Если маман поблизости не наблюдалось, Паша к телефону не подходила, трубку брала Татьяна, и уж через ее фильтр не просачивался никто. Подумаешь, пятый помощник президента какой-то там компании, да хоть сам Путин! Не знаю ничего, нету никого дома.

Маман и Машка категорически запрещали Татьяне подходить к телефону, а Паша была только «за».

Так вот, на той роковой презентации все пошло не так, как надо. Да, Машка была не в духе, но не уехала. Назло. Может быть, Паше, может, самой себе, а может, всем сразу. Машка осталась и выслушивала комплименты с улыбкой непообедавшей барракуды. Ох, как хорошо Паша знала эту улыбку. Зря толстый представительный дяденька что-то пыхтел ей почти в ухо. Машка и выбрала-то его, наверное, по принципу «кто тут самый противный». Маня глянула на поклонника так, будто увидела перед собой нечто диковинное, и, вздернув бровь, картинно отстранилась. Пошла вразнос, поняла Паша и решила отойти на безопасное расстояние.