– До того как приехать сюда, я был в Сьерра-Маэстра.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться, хотя его признание не сильно меня удивило. Он один из тех бородатых людей, которые сражаются в горах Сьерра-Маэстра, выступают с революционными обращениями по радио «Бунтарь». Он один из тех, кого каждый день осуждает мой отец.

– Как так получилось, что ты связался с ними? – Я смотрю вниз, на свои руки, и мысленно молюсь о том, чтобы его ответ не добил меня окончательно.

– В Гаванском университете. Я уже говорил тебе, что изучал юриспруденцию – один из моих однокурсников был вовлечен в революционное движение; я вместе с ним ходил на несколько встреч. Вначале мы просто маршировали в знак протеста. Тогда еще не было никакой организации, но мы верили, что у нас есть возможность бороться против несправедливости. – Его голос становится жестче. – Батиста обещал поддержать Конституцию 1940 года, он гарантировал соблюдение наших прав, а потом отказался от своего обещания. Где же наша свобода? Наши права? Все деньги стекаются в Гавану. Столица переполнена американскими казино и отелями, населена кинозвездами и гангстерами, которые относятся к нашей стране как к своей собственной игровой площадке, в то время как кубинские граждане в провинции не умеют читать и лишены самого необходимого.

Не так давно я слышала то же самое от Алехандро.

С губ Пабло срывается проклятие, и он понижает голос.

– Протесты переросли в настоящую ярость. На самом деле это было неизбежно. Всякий раз, когда мы добивались прогресса, когда мы пытались связаться с кубинским народом, чтобы распространить наше послание в газетных статьях или по радио, наши слова и действия подвергались цензуре, на наших сторонников начиналась охота. Батиста контролирует все – армию, СМИ, экономику. У нас не было ни единого шанса. И мы боремся не только с Батистой; мы боремся с Соединенными Штатами, которые поддерживают Батисту и снабжают его оружием, которое он использует против своего собственного народа, чтобы сохранить свою власть. Как группа студентов, скандирующих и марширующих, может добиться изменений, если не будет готова перейти к решительным действиям? Разве можно мирным путем забрать власть у тех, кто не хочет ее отдавать?

Холод пробирает меня до костей, когда до меня доходит смысл его слов. Мой отец – один из тех, о ком он говорит. Как далеко Пабло готов зайти в своей борьбе против Батисты?

Неужели он убивал людей? Неужели он готов убивать? Сможем ли мы когда-нибудь найти с ним общий язык, или нам суждено всегда быть по разные стороны баррикад?

Он резко обрывает свою речь.

– Я тебя расстроил.

Так оно и есть, но вряд ли сейчас подходящее время для сантиментов.

– Расскажи мне все остальное.

– Я участвовал в нападении на казармы Монкада вместе с Фиделем. Солдаты открыли по нам огонь. Мы думали, что застанем их врасплох, что все они будут пьяные и беспечные из-за карнавала в Сантьяго, но мы что-то упустили в планировании, и как только мы утратили эффект неожиданности, все было кончено. Мы стреляли в них до тех пор, пока у нас не кончились патроны. Я видел, как люди, с которыми я смеялся и пил, умирали рядом со мной. А потом мы бежали. Фиделю повезло меньше. Я сбежал и помогал ему, пока он был в тюрьме.

Это было пять лет назад. Я была маленькой девочкой, когда 26 июля вооруженные люди напали на казармы Монкада – второй по величине военный гарнизон на Кубе, расположенный в Сантьяго. Фидель Кастро попытался захватить контроль над правительством вдали от Батисты, но потерпел неудачу. В новостях говорилось, что повстанцы сели в автобусы в Гаване и последовали за Фиделем в глубь страны, не зная всех деталей и не понимая, насколько это рискованно. Они уступали в численности, они не осознавали степень своего безрассудства, а их оружие уступало оружию военных. В тот день были убиты люди с обеих сторон, но мою жизнь это никак не затронуло. Я играла в куклы, когда он уже был на войне.

– Значит, твоя жизнь полна опасностей?

Он пожимает плечами, как будто не испытывает никакой гордости по этому поводу, как будто рисковать жизнью – неотъемлемая часть того, что он считает правильным.

– Да, так и есть. Всегда опасно бороться за то, во что веришь. Но в нашей стране не менее опасно говорить о коррупции в правительстве Батисты, говорить о влиянии Соединенных Штатов, о безработице, о падающей экономике и о том, как сахар контролирует нашу жизнь.

Заметив, что я побледнела, он разражается проклятием.

Я уже однажды слышала подобные слова, брошенные моему отцу моим братом, за тем лишь исключением, что Алехандро, в отличие от Пабло, с презрением относился к Фиделю и событиям 26 июля. Он был убежден в том, что Фидель и его сторонники не готовы к серьезным переменам, и революции, к которой они призывают, будет недостаточно для уничтожения экономического неравенства, в котором погряз наш остров с тех пор, как сюда пришли испанцы.

– Ты должен ненавидеть мою семью, – говорю я глухим голосом.

Еще одно проклятие срывается с губ Пабло, и я вижу смятение в его глазах.

– Если бы все было так просто. Конечно, твоя семья заслуживает ненависти. Такие люди, как твой отец, украли эту страну у всех нас. Я должен был бы ненавидеть твою семью, но…

Его голос затихает, как будто ему не хватает слов, чтобы объяснить свои чувства.

– Но я не такая! – протестую я, хотя в тот момент, когда слова срываются с моих губ, я осознаю, что говорю неправду.

Оказывается, становится очень больно, когда тот, кто тебе не безразличен и кем ты восхищаешься, осуждает твой образ жизни, осуждает тот мир, в котором ты живешь, и считает его прогнившим насквозь. Мой брат ненавидит все, что связывает его с нашей семьей, и чем больше он стремится отдалиться от нас, тем труднее ему продолжать нас любить. Я – дочь своих родителей. Как можно любить то, что с такой страстью осуждаешь?

– Разумеется, – говорит Пабло. – Разве ты можешь думать иначе? Ты же сама Перес до мозга костей – это читается в наклоне твоей головы, в звуке твоего голоса, в каждом твоем шаге.

И в этом вся проблема. Я не могу перечеркнуть свое происхождение и отречься от своего мира. Правила поведения и хорошие манеры прививались мне с детства – разве я могу стать иной? Разве я могу отречься от тех, кого люблю больше всего: Беатрис, Изабель, Марии, родителей, Алехандро? Мы не Батиста, и мы тоже не согласны со многими его принципами. Но где же разница между грехом и выживанием? Неужели мы заслуживаем проклятий лишь за то, что нахождение Батисты у власти приносит нам выгоду?

– Хотел бы я, чтобы все было проще, – добавляет Пабло. – Я бы хотел, чтобы ты жила в моем мире, а я – в твоем. Я бы хотел, чтобы не было такой пропасти между теми, у кого есть все, и теми, кто просто жаждет получить шанс на лучшую жизнь.

– И ты думаешь, что сможешь изменить Кубу?

– Я и другие, подобные мне. Например, Фидель Кастро.