Поделиться недоумением с вармом Балварн не успел. Выяснилось, что Вепрь уже отдал Дилинга Криве. Возмущаться тем, что об этом не известили Балварна, было бессмысленно — вождем был не он. Однако Белый Ворон еще надеялся встретить Дилинга. Он собирался в Ромову просить об исполнении Верховным Жрецом обещания дать ему право на собственный род. Возможно, там удалось бы поговорить и с Дилингом.

Эти расчеты не оправдались.

Крива принял Балварна благосклонно. Сказал, что давно следит за его подвигами и не видит ничего, что мешало бы Белому Ворону занять достойное его место князя. Воодушевленный радушием Кривы, Балварн попробовал заговорить о Дилинге.

— Дилинг из вармов? — удивился Крива. — Никогда не слышал о таком.

— Как?! — вырвалось у Балварна. — Разве не за его поимку…

— Ты славный воин, — оборвал его Крива. — И будешь мудрым вождем. Иди, строй свою деревню на земле самбов.

Низко поклонившись, Балварн покинул алые чертоги Верховного Жреца. Он понял, что Крива затеял игру, правил которой не дано знать воину, даже получившему титул вождя.

Но Балварн ошибался. Не Верховный Жрец пруссов начал эту игру, а совсем другой человек, о существовании которого витинг знал только понаслышке.

«Итак, Конрад… он часто водил ятвягов, сковитов, пруссов, нанятых за деньги, на сандомирские земли, подвергая их разграблению и опустошению. Яростно сопротивлялись жители Кракова и Сандомира…

Во времена этого Конрада по его призыву… языческий народ впервые начал опустошать Польское королевство. Ведь упомянутый Конрад щедро наградил язычников, помогавших ему. Но он не остался безнаказанным…»[49]

Далеко южнее Самбии в своем замке в городе Плоцке томился в ожидании князь Мазовии и Куявии Конрад. Польша, как, впрочем, и вся Европа в те времена, была раздираема смутой и бесконечными войнами. И только ему — достойнейшему из достойных — князю Конраду Мазовецкому суждено было, по его мнению, объединить под своими хоругвями великую страну. Тогда ничего не сможет удержать его и от покорения богатой дикой Пруссии. А пока, к стыду своему, он вынужден вести тайные переговоры с погаными язычниками и, более того, униженно просить их о помощи.

Более месяца назад тайные послы Мазовецкого посетили Верховного Жреца пруссов и передали, кроме всяких дружеских подарков и заверений в преданности, просьбу выступить с войсками на Леха Белого, князя сандомирского и краковского, — брата Конрада. Несколько раньше с такой же просьбой послы Мазовецкого побывали и у Даниила Романовича Галицкого. Тот согласился выставить несколько полков при условии, что соблазнительно богатый Краков будут брать именно его витязи. Мазовецкий и сам был не прочь поживиться в столице брата, но пошел на жертву во имя окончательной цели своего плана — стать единовластным правителем Польши.

Случай представился уникальный. Дело в том, что несколько лет назад Лех Белый, наследовав от отца, кроме прочих земель, и Поморье, поставил в Дантеке капитаном одного из самых удачливых своих воевод — Святополка. Тому, однако, так пришлась по душе власть, что он взял да и объявил себя князем поморян, отказавшись от всякой зависимости.

Возмущенный Лех попытался было воззвать к его совести или хотя бы стребовать дань, но Святополк, успевший к тому времени соорудить по границам Поморья несколько мощных крепостей, ответил князю откровенными угрозами. Леху ничего не оставалось, как, заручившись поддержкой брата, выступить с войсками на усмирение мятежного воеводы.

Вот только Конрад совсем не собирался помогать брату в этом. Более того, он предупредил об экспедиции Святополка, а с Верховным Жрецом пруссов сговорился о том, что тот пустит по следу Леха своих дьявольски ловких лазутчиков, не имевших в мире равных по способности к тайному убийству. Этого-то известия — о неожиданной кончине брата — и ждал в Плоцке Конрад Мазовецкий. Оно же должно было послужить и сигналом к выступлению братьев Романовичей и пруссов на краковское княжество.

Князю казалось, что никто не сравнится с ним в ловкости политической игры. Но в итоге он дважды перехитрил самого себя. Уже в тот момент, когда Мазовецкий поставил часть своего плана в зависимость от Кривы, он совершил роковую ошибку. Очень скоро Конрад с неописуемым ужасом осознает, что недооценил и мощь прусских дружин, и коварство их духовного владыки. Но пока Верховный Жрец придерживался договора, посланный им для убийства Леха лазутчик поднимался вверх по Вистуле навстречу краковским отрядам. Человек этот знал много славянских диалектов, обычаи христиан и в совершенстве владел своим ремеслом. Звали его Дилинг Удро — Дилинг из рода Выдры.

Шел дождь. Мягкий, плотный, шелестящий — обычный прусский дождь. При других обстоятельствах погода напомнила бы Дилингу о скорой осени и о том, что пора приискать какое-то пристанище. Но позволить себе думать о чем-либо, не связанном с сиюминутной задачей, он не мог. Строго говоря, он вообще ни о чем не должен был думать. Сосредоточившись на задании, лазутчик растворялся в нем. Душа, мозг и все его органы стремились только к одному — встрече с жертвой. Дождь глушил звуки, размывал и стирал следы, сокращал видимость, а значит, был союзником.

Дождь в начале пути — хорошая примета для лазутчика. Если боги особенно благосклонны к нему, то они позволяют Окопирну лить на землю влагу несколько дней. Судя по неторопливости, с какой эта влага морщила гладь Вистулы, боги решили помочь Дилингу. Ему оставалось только идти вперед, доверившись чутью, наследованному его предками от Матери Выдры. Но так не получалось. Дилингу приходилось думать, а мысль глушит остроту чувств. Он не знал жертву, а сведения, что предоставил Крива, были скупы и расплывчаты — Лех Белый раньше не имел контактов с пруссами. Именно это и заставило Криву обратиться к Дилингу. Он считал, что тому, хорошо зная христиан, будет легче выследить краковского князя. И теперь Дилинг, вынужденный руководствоваться не чутьем, но разумом, чувствовал себя не так уверенно, как хотелось бы.

Он переплыл Осу и ступил на пустынные земли Палве.[50]Где-то здесь, на почти правильном прямоугольнике, образованном излучиной Вистулы и реками Осой, и Древантой,[51]был вход в Страну предков. Здесь, под огромными валунами, разбросанными тут и там по холмистой безлесной равнине, злобствовали мятежные и побежденные духи, восставшие некогда против богов. Палве пользовалась дурной славой и у пруссов, и у Мазуров. Но именно этот кусок суши, усеянный камнями и многочисленными мелкими озерами, служил извечным поводом для раздоров. Под камнями здесь были захоронены духи, а под холмами — воины ульмиганов, пруссов, Мазуров, поморян, ляхов… Проклятая богами глинистая почва, хоть и обильно сдобренная прахом людей, не разродилась ни лесом, ни пашней. Помезаны, густо утыкавшие поселками леса к северу от Осы, так и не решились перебраться на ее левый берег. Единственной приметой человека в этой глуши были несколько пограничных укреплений по Древанте и Вистуле да кучи хвороста для сигнальных костров на высоких холмах.