Как видим, для создания у варваров представления о несокрушимом могуществе империи, ее неограниченном всевластии над миром достаточно было порой лишь предоставить им возможность увидеть мощные высокие стены и роскошные богатые здания Константинополя. Византийцы прекрасно понимали значение такого пышного приема иностранных послов и, вместе с тем, строго дозированного наделения их информацией о столице. Константин VII Багрянородный в «Правилах, как принимать чужих посланников и как отправлять посольства» отмечал: «Приезжающих к нам должно принимать почтенно и великолепно; ибо посланники у всех народов в почтении. Приставленные к ним должны беречься, чтобы не открывать им того, о чем они расспрашивают. Если посланники приехали из самых отдаленных стран, так что между нами и ими есть другие народы: то только показывать им то, что нам угодно и на столько, на сколько угодно. Таким же образом должно поступать с посланниками близких к нам народов, которые уступают нам в силе. Но если те народы далеко превосходят нас множеством войска и храбростью, то должно скрывать от них наше богатство и красоту женщин, а показывать им только множество народа, благоустройство оружия, высоту городских стен».

За иностранными посольствами на территории империи осуществлялся строгий контроль. О существовании специальной комиссии по надзору за чужеземными послами упоминает анонимный трактат V–VI вв. «Из политических наук».

Послов обычно встречали на границе империи, где приставляли к ним охрану и соглядатаев, не столько для защиты, сколько для контроля за их передвижением по территории Византии. Следовать в Константинополь они должны были строго определенным путем, останавливаться – в специально предназначенных для этого постоялых дворах. Варварских послов нередко отправляли в столицу империи кружным путем, через труднопроходимые местности, горные перевалы с целью внушить им, как трудно добраться до Константинополя, и, тем самым, отбить охоту выступать в поход с целью его завоевания. В самом царственном городе их селили в специально отведенном для этого особом дворце, откуда они не могли и шагу ступить без разрешения и строгого надзора со стороны византийских властей. Пребывание иностранных послов нередко затягивалось на многие месяцы, превращаясь, по сути, в почетный плен, скрашиваемый церковными богослужениями, играми на ипподроме и торжественными приемами во дворце.

Как о чем-то необычном пишет Прокопий Кесарийский о прибывшем в Константинополь в 547 г. персидском после Исдигусне (персидское имя – Йазд-Гушнасп), который «из всех послов… один не находился под надзором; и сам он, и те варвары, которые следовали за ним в очень большом числе, имели полное право встречаться и беседовать с кем угодно, покупать и продавать, что заблагорассудится, составлять контракты и заниматься торговыми сделками вполне безопасно, как будто в своем собственном городе, причем никто из римлян не сопровождал их и не считал нужным, как бывало прежде, наблюдать за ними». По всей видимости, такое отношение было вызвано заинтересованностью имперского правительства в заключении мирного договора с персами.

Церемонии во время приема иностранных послов призваны были продемонстрировать величие императора, в буквальном смысле возвышавшегося и парившего над миром. Лиутпранд, епископ Кремонский, бывший послом от короля Италии Беренгария II Иврейского (950–964 гг.) ко двору императора Константина VII Багрянородного (945–959 гг.), так описал впечатления от приема в императорском дворце в книге «Антаподосис, или Воздаяние»: «Перед троном императора стояло бронзовое, но все позолоченное дерево, ветви которого заполняли птицы разных пород, тоже из бронзы с позолотой, соответственно своей птичьей породе певшие на разные голоса. А трон императора был так искусно построен, что одно мгновение он казался низким, в следующее – повыше, а вслед за тем возвышенным. Этот трон как бы охраняли необыкновенной величины львы, не знаю, из бронзы или из дерева, но позолоченные. Хвостами они били по полу и, разинув пасть, подвижными языками издавали рычание. И вот в этот зал в сопровождении двух евнухов я был приведен пред лик императора. Когда при моем появлении зарычали львы, защебетали птицы, каждая на свой лад, я не испытал никакого страха, никакого изумления, потому что обо всем этом был осведомлен теми, кто это хорошо знал. Но вот когда, склонившись пред императором, я в третий раз отвешивал поклон, то, подняв голову, увидел его, кого только что видел сидящим на небольшом возвышении, сидящим теперь чуть ли не под потолком зала и одетым в другие одежды. Как это случилось, я не в состоянии был понять, разве что, пожалуй, поднят он был тем же способом, каким поднимают вал давильного пресса».

Вместе с тем неугодного посла могли и всячески унижать, напрочь лишать свободы передвижения, селить в неудобных, плохо оборудованных помещениях, иногда даже открыто оскорблять и более того – бить по щекам. Прочувствовать на собственной шкуре византийское «гостеприимство» довелось все тому же Лиутпранду Кремонскому, когда он был послом Оттона І Великого (962–973 гг.) при дворе Никифора ІІ Фоки (963–969 гг.). К Лиутпранду, по его словам, была приставлена охрана, запрещавшая покидать отведенный ему дом для проживания. «Плохо понимавшие латинскую речь, те, что пришли помочь мне, – писал он в «Отчете о посольстве в Константинополь», – были схвачены и заключены под стражу; моему греколону, то есть умевшему говорить по-гречески, не разрешалось выходить даже за необходимым продовольствием. Лишь повару, не понимавшему по-гречески, было дозволено выходить. И когда бы кто-либо из моих друзей ни послал мне немного пряностей, хлеба, вина, плодов, все это мои стражи выбрасывали на пол и отсылали посланного назад, изрядно наградив его тумаками. В таком бедственном положении томился я в Константинополе… целых 120 дней».

Совершенно иначе был обставлен прием киевской княгини Ольги, подробно описанный в «Книге о церемониях византийского двора». Поскольку она была не простым послом, а правительницей могущественного государства, после нескольких торжественных приемов и пиршеств, ей даже была предоставлена возможность особой личной встречи с императорской семьей, что не имело аналогий в ходе приемов обычных послов: «Далее, когда василевс с августой и его багрянородными детьми уселись, из Триклина Кенургия была позвана архонтисса. Сев по повелению василевса, она беседовала с ним, сколько пожелала». Ни одно обычное посольство, ни один обыкновенный посол такими привилегиями в Константинополе не пользовались.

Как видим, лицемерное пресмыкательство и низкопоклонство перед представителем сильного и нужного государства, с одной стороны, и высокомерное пренебрежение с унизительными оскорблениями посланника слабой и не представлявшей интереса страны, с другой – были визитной карточкой византийского дипломатического искусства. Впрочем, познать всю горечь слабости довелось в итоге и самим ромеям. В последние столетия существования империи ее величие неумолимо уходило в прошлое и за показной яркостью пышных придворных приемов иноземных послов все чаще блестела позолота вместо золота, разноцветные стеклышки вместо подлинных драгоценных камней, а серебряные сосуды заменяли на глиняные и оловянные. Прочувствовать атмосферу исполненного благородства увядания роскоши империи той поры позволяет стихотворение «Из стёкол разноцветных» знаменитого греческого поэта Константинос Кавафиса (перевод А. Домановского). Глубоко проникнув изнутри в мировоззрение ромеев благодаря гению своего поэтического таланта, он так описал венчание на царство василевса Иоанна VI Кантакузина (1341–1354 гг.) и его супруги Ирины во Влахернском соборе Константинополя: