Юэль смотрела, как смуглые руки неустанно мнут лиловую глину. Этими же руками Ойма укрощала разъяренных быков. «Надолго ли ей хватит сил?» Юэль чувствовала: Ойма не думает о будущем. На Флорентине есть смерть, но нет старости. Слабых ждет мгновенная гибель: от жары или жажды, от укуса змеи… Да мало ли опасностей подстерегает?

С каждой минутой Юэль чувствовала себя все неуютней. Ильтс с Оймой вспоминали. Эти воспоминания были так ясны и четки, что заглушали и слова, и мысли всех остальных. Юэль не хотела подглядывать и подслушивать, но против воли видела безжизненную равнину, покрытую черной галькой. Мужчины гнали крылатых быков, женщины несли нехитрую утварь. Позади брели дети – низко пригнув головы, изнемогая от жажды. Тяжелее всего приходилось сероглазому мальчишке. Полукровка, он хуже остальных переносил жару. Одна из женщин остановилась, и дети тотчас обступили ее плотным кольцом, жадно следя, как она наливает в чашу воду. Чаша пошла по кругу. Каждый мог сделать лишь по крохотному глотку. Но рослая, крепкая девочка только обмакнула губы и не стала пить – чтобы сероглазому мальчишке досталось два глотка.

Потом Юэль увидела узкую лощину. Одна ее сторона тонула в тени, на другой – камни, казалось, плавились от жара. Перепуганная девочка стояла, прижавшись спиной к раскаленному камню. А из расселины у ее ног медленно выползала серая змейка. Вот гадина приподняла плоскую голову и начала медленно раскачиваться. Девочка не шевелилась, заледенев от страха. Змея бросилась. Но еще стремительнее ринулся вперед сероглазый мальчишка. Он схватил змею и ударил о камень.

Юэль устало прикрыла глаза. Но, и сомкнув веки, она ясно представляла юношу и девушку, стоявших на спине крылатого быка. Ночную тишину нарушал только шелест песка и тяжелое дыхание зверя. Над головами медленно проплывали звезды.

«Это Сохдих,» – говорила девушка.

«На всеобщем языке – Вирея,» – поправлял юноша.

«А это Рохада».

«На всеобщем – Ропан».

«А это?» – девушка указала на ослепительную белую точку.

«Димс».

«Наши предки звали ее Смалтой».

«А для моего отца и всех нэтийцев – это Димс».

Девушка обернулась и внимательно посмотрела на него.

«Кто же ты сам? Флорентинец или нэтиец? Пора решить».

«Я решил».

Он соскочил на песок и, не оглядываясь, пошел прочь.

…Низкий рокот прокатился по пещере. Все замерли. С высоких сводов посыпался мелкий песок и камни. Ильтс вскочил на ноги. Дрожь поднималась от самого основания горы. От этой дрожи, казалось, камни распадутся песком.

Юэль хотелось сорваться с места, броситься к выходу. Скорей, на воздух, под открытое небо. Скорей, пока не завалило! Но все остальные сидели недвижно. Даже Ильтс не сошел с места. Юэль слышала его мысленный вопль: «Поздно!»

На дне пещеры образовалась воронка. Сначала маленькая, она начала стремительно расти. Набирала круги, становясь все шире и глубже. Юэль с ужасом отметила, что воронка не стоит на месте, а кружит по пещере. Стоило кому-то пошевелиться, вздохнуть, и водоворот приближался к нему, грозя поглотить. Со дна его поднимался тусклый алый свет, точно отблеск подземной огненной реки.

Стены пещеры дрожали все сильнее, сверху срывались камни. Юэль, оцепенев, ждала, что рухнут огромные глыбы, погребут, расплющат, увлекут в песчаный водоворот. По своду стремительно разбегались черные трещины.

В грохот камней и свист песка ворвался новый звук. Женский голос. Ойма, приподнявшись на коленях, сжав перепачканные глиной руки, запела. Высокий чистый голос ударился о стены. Камни дрогнули – но дрогнули тише. Прозрачный звук, казалось, смирил колебания стен.

С голосом Оймы слился голос Алгуан, низкий и бархатистый. Вступили и другие женщины. Сотрясения почвы ослабели. Слитный хор будто смягчил судороги горы. Женские голоса сплетались, выводя ноту за нотой. Звучали и нежно, и грозно, переливались, будто струи воды, звенели легкими каплями.

Воронка в песке начала медленно сужаться. Женщины, то повышая, то понижая голоса, гнали песчаный водоворот прочь из пещеры. Воронка сдвигалась к черному отверстию входа. Флорентинки одна за другой умолкали. Лишь Ойма с Алгуан, сидевшие у самого входа, продолжали петь.

По спине Юэль бежали струйки пота. Ей передался ужас детей, скорчившихся в углах, полузасыпанных песком. Она чувствовала напряжение мужчин. Понимала настороженность женщин: неверная нота – и певунья исчезнет в песчаном водовороте.

Алгуан поперхнулась: случайная соринка вызвала удушье. Судорога потрясла ее тело, сухой резкий кашель вырвался из горла, заглушив нежное пение Оймы. Миг – и песок разверзся у самых ног Алгуан. Красный отблеск упал на ее лицо, словно огненная река уже завладела жертвой.

Ильтс закричал. Сузившаяся воронка распахнулась во всю ширь. Казалось, в ней исчезнут и Алгуан с Оймой, и дети, застывшие рядом, и сам Ильтс.

Юэль прижала обе ладони к губам, чтобы не заорать во весь голос. Малейший звук нарушал равновесие, мог оказаться роковым.

Ойма запела на самых высоких нотах. Голос отражался от стен, усиливаясь многократно – словно гора обратилась в колокол, и языком этого колокала стала Ойма. Воронка уменьшилась. Ильтс рванулся к матери. В ту же секунду чаша песчаного водоворота качнулась к нему.

Оцепенев, Юэль видела, как шкура, на которой стоял Ильтс скользит по песку. Ползет вниз все быстрее и быстрее. Ильтс отскочил. Назад и вверх, на камень. Юэль в жизни бы не поверила, что можно совершить такой прыжок.

Ойма возвысила голос. Резкая пронзительная нота пронизала насквозь гору и эхом разнеслась по всей лощине. Эту ноту подхватила Алгуан, подавив приступ кашля.

Стены сотряслись последний раз и замерли. Песчаная воронка съежилась, а потом совсем исчезла. Наступила мертвая тишина.

Ильтс сел на камень, вытирая мокрое лицо. Женщины кинулись к детям, стряхивая песок, ощупывая малышей – не ранен ли кто. Ойма и Алгуан смотрели на Ильтса. Юэль не успела еще понять, почему в их взглядах больше горя, чем радости. Седой пастух встал и подошел к Ильтсу. Голос флорентинца был сух, ровен и безжалостен:

– Ты кричал в час беды. Ты должен уйти.

– Охотно, – огрызнулся Ильтс. – Ноги моей не будет на этой проклятой земле. Какой я глупец, что вернулся сюда.

Он натянул куртку и скомандовал Юэль:

– Идем.

Она нерешительно поднялась, ошеломленная столь внезапным и кратким прощанием.

Ильтс подошел к матери, крепко сдавил ее руку.

– Летим со мной. Рано или поздно я получу гражданство и…

– Нет, Ильтс, – мягко ответила она. – Здесь мой мир. Я готовлю еду, учу детей взбивать масло и варить сыр. Пою, останавливая камни. Наверное, я и рождена для этого.

– А я должен умирать от страха за тебя?

Сереброволосая женщина мягко улыбнулась и обняла сына.

– Я ведь