Подали очередную перемену блюд: жареных голубей, чирков, вальдшнепов, ржанок, спаржу и красное вино.

Беседа коснулась литературы и искусства; вспомнили о сочинении Эдуарда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», обсудили новую пьесу Ричарда Шеридана и картины Томаса Гейнсборо. Адам не переставал удивляться, как легко и непринужденно Форест направлял беседу. Сам капитан в искусстве светского общения не поднаторел, однако обнаружил, что вполне может поддержать разговор. Похоже, сэр Джошуа остался доволен своими наблюдениями, потому что неожиданно произнес:

– Не так давно, разбирая вещи в старом имении, я обнаружил забавную вещицу. Полагаю, капитану Шокли она будет любопытна.

Баронет вышел из-за стола и спустя некоторое время вернулся с небольшой шкатулкой, в которой оказался обрывок пергамента.

– Вот, взгляните, – предложил сэр Джошуа. – Кто знает, что это такое?

Изображению на пергаменте было не меньше двухсот лет. В круге, разделенном на четыре части, причудливым симметричным узором извивалась и петляла тонкая непрерывная черта, как тропа, ведущая в самый центр. Под рисунком виднелась надпись:

ЛАБИРИНТ АВОНСФОРДА

– Мне даже удалось отыскать это место, – продолжил Форест. – На холме близ особняка кольцом высажены тисы, а на поляне до сих пор чуть заметны следы именно этого изображения. Капитан Шокли, вы не скажете, что это?

Адам честно ответил, что с подобным никогда не встречался.

– По-моему, такие садовые украшения обожали во времена королевы Елизаветы, – предположил один из гостей. – Лабиринты создавали из живых изгородей.

– Вот и я так решил, – признал Форест.

Священник мельком взглянул на пергамент и покачал головой:

– Нет, сэр, вы ошиблись. Я в древностях разбираюсь. Это языческий лабиринт, созданный кельтами еще до римлян и до первых христиан – скорее всего, одновременно со Стоунхенджем.

В голосе священника звучала такая уверенность, что остальным гостям пришлось признать его правоту. Никто из них и не подозревал, что на самом деле лабиринт – творение средневекового рыцаря, бывшего владельца Эйвонсфорда.

Подали омаров и еще одно отменное вино.

Угощение пришлось Адаму по вкусу. Вино не опьяняло, однако помогало расслабиться. С каждой новой переменой блюд менялась и тема разговоров; сэр Джошуа так искусно направлял беседу в нужное русло, что гости ничего не замечали. Адам посмотрел на омаров и попытался сообразить, с чего начался разговор о земледелии, но так и не вспомнил.

– Время мелких хозяйств прошло, – говорил Форест. – С арендаторами я теперь заключаю только краткосрочные договоры и уже обзавелся разрешением парламента на огораживание трех тысяч акров на севере графства. Впрочем, не знаю, нужно ли мне это. Многие приятели меня отговаривают.

Действительно, на севере Уилтшира передел общинных земель получил широкое распространение, и крупные землевладельцы без труда добивались парламентских разрешений. Некоторые утверждали, что эта практика разоряет мелкие хозяйства, однако огороженные земли – пастбища и пашни – приносили большие прибыли.

– А вы как считаете, капитан Шокли? – неожиданно спросил Форест.

Адам вовремя заметил подвох и, не торопясь с ответом, вспомнил недавнюю беседу с Бенджамином Мейсоном.

– По-моему, перемены в сельском хозяйстве неизбежны, – наконец ответил он. – Между прочим, не следует упускать из виду и еще одно соображение. Во многих крестьянских хозяйствах женщины сидят за прялками, помогая семьям сводить концы с концами. Но сейчас появилось новое изобретение – механический прядильный станок, и вскоре о ручных прялках забудут. Расстановка сил в графстве переменится; с исчезновением мелких хозяйств потребность в общинной земле отпадет сама собой, так что возражать против огораживания будет некому. Разумеется, жалко, что исчезает старинный уклад, однако это неизбежное следствие прогресса… А вот огораживать или нет – это как вам совесть подскажет. Если от этого страдают мелкие землевладельцы, то им следует выплачивать компенсацию.

Адам Шокли умолк, весьма недовольный своей речью, хотя и понимал, что говорил чистую правду.

На гостей его слова произвели прекрасное впечатление.

– Отлично сказано, сэр, – заявил Форест.

Внезапно Адам осознал, что именно ему не нравилось, – слова его были речью политика; он высказал именно то, что хотелось услышать всем присутствующим. Совет действовать с оглядкой на совесть позволял Форесту беспрепятственно повышать арендную плату или изгонять крестьян с земель, огораживая участки.

Гости вздохнули с облегчением, расслабился даже баронет. Похоже, Адам выдержал проверку. Когда речь зашла об овцеводстве, он выразил мнение, что улучшенная порода, выведенная в Суссексе, может с успехом заменить древнюю уилтширскую. Эти его слова тоже встретили с одобрением.

Подали сладкие пироги с абрикосами и крыжовником, заварной крем и бисквит со взбитыми сливками, а для тех, кто не желал сладкого, – жареные грибы. Вино лилось рекой.

– Вы охотитесь, капитан? – осведомился священник.

– Пока не доводилось, – ответил Адам.

– Охота на лис – великолепное развлечение. У графа Арундела лучшая свора гончих во всем Уилтшире. Надеюсь, вы к нам присоединитесь. Охотники собираются в двадцати милях от Солсбери.

На десерт подали дыню, апельсины, миндаль и изюм; торжественно внесли графины с портвейном.

Гости удовлетворенно откинулись на спинки стульев, сознавая, что с честью выполнили долг всякого уважающего себя джентльмена – наелись до отвала, не утратив при этом достоинства.

После второго бокала портвейна Адам понял, что ясность мыслей сохранили только он сам, Форест и священник.

– А что вы думаете о методистах? – спросил Адам священника.

Один из депутатов парламента вмешался в разговор:

– Они слишком ревностно настаивают на реформах. По-моему, это попахивает фанатизмом.

К удивлению Адама, священник оказался терпимым в своих религиозных убеждениях.

– Видите ли, капитан Шокли, я о них лучшего мнения, чем они обо мне. Методисты утверждают, что англиканские церковники живут без забот, о вере не пекутся и мало проповедуют. – Он задумчиво пригубил портвейн. – Как ни странно, я склонен с этим согласиться. Джон Уэсли – честный человек. Предложенные им реформы пойдут на пользу Церкви. А вот его последователи… – Он с отвращением поморщился. – В отличие от самого Уэсли, они настаивают на разрыве с Англиканской церковью, поскольку им не по нраву, что Англиканская церковь стала общественным институтом. И вот с ними я совершенно не согласен. Общественные институты – оплот нравственности, духовности и порядка в государстве. Вдобавок Англиканская церковь, в отличие от реформаторов, славится своей терпимостью, – лукаво улыбнулся он и воскликнул: – Форест! Не задерживайте графин!