– Этим жарким летом слова на ней предназначены для вас и меня.

Фолькмар взял фолиант и прочел отмеченный абзац, в котором Маймонид рассказывал о случае с Расесом, циничным арабом, который составил список всех зол в мире: война, голод, похоть, предательство… Араб перечислил их все и в конце сделал вывод, что зло в мире перевешивает добро, что надежда бессмысленна и что было бы куда лучше, если бы человек перестал выдумывать. Фолькмар засмеялся и сказал:

– Видя, какая анархия царит в этом городе, я готов согласиться с Расесом.

Еврей забрал у него фолиант и прочел мнение Маймонида по этому поводу: «Такие рассуждения имеют своим истоком узколобую ограниченность. Человек оценивает свою судьбу, или то, что случилось с его Друзьями, или же несчастье, которое ждет всю человеческую расу, и думает: вот это и есть самое главное во всей необъятности бытия. Или же человек приходит к выводу, что его жизнь – сплошное несчастье, и судит о вселенной, исходя лишь из своего опыта… – Голос еврея окреп и теперь гремел, подобно громовым раскатам. – Но мы не центр вселенной, ты и я – ни как отдельные личности, ни как представители всей человеческой расы. Божью вселенную должно считать единым огромным целым, состоящим из взаимозависимых частей, и его великая цель – отнюдь не удовлетворение наших мелких личностей».

Фолькмар импульсивно перехватил у еврея манускрипт и прочел эти слова своими глазами.

– Как ты называешь себя?

– Ребе, – ответил еврей.

– И ты последователь этого Маймонида?

– Нет. Он был просто евреем, который когда-то жил в Акре. Он был не лучше ни вас, ни меня, но, наверно, куда более умным. Я последователь Бога. Который един, который видит, как мы стоим здесь, который держит будущее этого города в своих руках.

– Недавно во мне зародились надежды, – соврал Фолькмар. – Урожай хорош. Торговля идет отлично. Я стал думать, что и мир сохранится.

– В этом городе? – засмеялся ребе. – Где одиннадцать армий и семь иностранных полиций? Мир с мамелюками меня не беспокоит. Меня беспокоит перемирие между нами самими.

– Тогда почему ты остаешься здесь? – продолжал настаивать Фолькмар, и при этих его словах раздался первый густой звук колокола церкви Святых Петра и Андрея.

– Потому что этот город, каким бы он ни был, – это Эрец Израиль.

Густые раскаты железного колокола дополнились более спокойным бронзовым перезвоном из коптской церкви.

– Что означают эти слова? – спросил Фолькмар.

– Маймонид объяснил их. «Эрец Израиль – это земля евреев, которая не может принять на себе ни другого народа, ни языка. Она предназначена только для ее собственных детей». Так что ваш замок, когда его осадят мамелюки, никогда не сможет…

– Нет! – вскричал граф, затыкая руками уши, чтобы не слышать слов, которые он сам повторял себе: этот замок никогда не был его домом. Так же как и Палестина не стала домом для крестоносцев, как бы они ни старались обосноваться в ней. Но пока он стоял, прикрывая руками уши, колокола Акры начали звенеть со всех сторон, и он понял, что в этот момент нечто свершилось. С улицы доносились шум и крики, и, что бы они ни обозначали, он должен быть со своими людьми, – и он покинул обитель иудаизма, столь невзрачную снаружи и такую чистую и убедительную внутри.

Он поспешил в венецианский квартал, куда под торжественный перезвон колоколов торопились многие, и скоро увидел, как из всех кварталов сбегались рыцари, крича: «Прибыли крестоносцы!» Он присоединился ко всеобщему веселью, потому что здесь, вокруг башни Мух, защищающей якорную стоянку, швартовался флот из Европы. И как часто случалось в истории Акры, в этот критический момент прибыло многочисленное подкрепление.

И пока с колоколен доносился радостный звон, первое судно пришвартовывалось к венецианскому пирсу, – но Фолькмар обратил внимание на некую зловещую подробность: на лицах капитана и команды не было и следа радости, обычной после завершения такого опасного перехода. Они равнодушно тянули канаты с таким видом, словно подводили конец какому-то грязному делу. Вскоре рыцари Акры начали понимать, в чем дело.

В Риме Николас IV, первый папа-францисканец в истории, вознамерился сделать себе имя, пламенно воззвав к Крестовому походу, который наконец вырвет Иерусалим из рук неверных, но ему не повезло со временем. Никто из рыцарей, которых он надеялся привлечь, не выразил желания оставить дом. Англия, из которой в прошлом вышло много достойных рыцарей, вообще не ответила, потому что английский король был занят шотландскими делами. Во Франции, где и родились крестоносцы, хорошо шел бизнес, и после смерти Людовика Святого французы потеряли всякий интерес к Иерусалиму. Арагон увяз в открытой войне с папством, а отношения между Генуей и Венецией испортились настолько, что привели к военным действиям. Во всех странах Европы папа Николас смог найти только горстку добровольцев, да и те были выходцами не из рыцарских родов, а из нескольких захолустных деревушек в Северной Италии. Так что этот завершающий Крестовый поход состоял не из воинов, а из шестнадцати сотен неграмотных крестьян, которые ничего не знали об Иерусалиме и тем более об Акре.

Когда сходни были спущены и эта армия триумфально сошла на берег, горожане Акры буквально задохнулись от изумления. Итальянские крестьяне с раззявленными ртами, сутулые от работы на полях и в мастерских, высыпали на Святую землю. Без предводителя, без оружия, кроме ножей и дубинок, эта орава, высадившись, послушала колокольный звон и, разминая все еще подкашивающиеся ноги, спросила:

– А где тут неверные?

Ведомая непостижимой Божьей рукой, часть толпы, рассыпавшейся по городу, добралась до церкви Святых Петра и Андрея и набилась в нее, чтобы принести благодарение Господу за спасение от морских пучин. Опускаясь на колени, они увидели рядом с часовней у другой стены распростертую фигуру дамасского купца Музаффара, молившегося в маленькой мусульманской мечети. Один из итальянцев кинулся к дверям церкви и закричал: «Среди нас неверные!», и, услышав его, все обнажили кинжалы и, кинувшись на Музаффара, нанесли ему несколько ран в правое плечо. Потрясенный араб с криком выбежал из церкви, преследуемый крестоносцами, а другие, увидев, что его правая рука залита кровью, решили, что араб убил христианина, набросились на него с мечами и кинжалами и, конечно, убили бы его, не окажись рядом Фолькмара, который, разбросав толпу, спас старика.

Местные рыцари, понимая, что может воспоследовать, если эти крестьяне дадут себе волю, затесавшись среди бунтовщиков, попытались успокоить их, но бурный дух крестоносцев окончательно вышел из-под контроля и обрушился на город, потому что в первый же день отплытия от берегов Европы им было обещано, что, убив неверного, крестоносец конечно же обеспечит себе царствие небесное, – а тут они увидели, что неверные среди них.

– Остановите их! – заорал глава тамплиеров, и рыцари барьером встали на их пути, а звон колоколов лишь добавлял смятения в эту неразбериху. Толпа неожиданно рванулась на север, где как раз в это время из церкви Святого Марка Антиохийского вышли два сирийских священника, и, поскольку странный покрой их ряс убедил толпу, что она имеет дело с неверными, священники были убиты на месте.