меня болел зуб, и я поэтому математику не сделал. Наконец, конструкторы построили такой самолёт, который может летать вечно и вечно пугать американцев атомной бомбой.

Но я вообще-то думаю, что если он сам бы, безо всякой бомбы, грохнулся у американцев, то им бы мало не показалось.

Нам в школе рассказывали про реактор, который взорвался в Чернобыле, так уж много лет все только глазами хлопают, не знают, что со всем этим делать.

Лёхин отец как раз и засёк этот наш самолёт.

Оказалось, что двигатель-то конструкторы к нему сделали, а сам самолёт вышел очень тяжёлым. Недаром там столько свинца было, чтобы защитить лётчиков — на меня когда в рентгеновском кабинете свинцовый фартук надевали, я дышал с трудом, а тут целый экипаж надо защитить от излучения.

И вот на взлёте самолёт уж было приподнялся, но нырнул вниз и стукнулся о взлётно-посадочную полосу. И от этого у него отвалилось переднее колесо. Я всегда говорю «колесо», хотя отец меня поправляет и говорит, что надо произносить «шасси».

Самолёт взлететь-то взлетел, а сесть они уже не могут — у них же там реактор за спиной, и люди могут погибнуть, если всё это взорвётся. И будет новый Чернобыль. То есть, Чернобыля ещё не было, а мог бы быть гораздо раньше.

Тогда экипаж стал набирать высоту — делать-то нечего, они ведь были советские лётчики, а они всегда спасали тех, на кого мог упасть их самолёт.

Я посмотрел на своего отца — он был абсолютно серьёзен и кивнул мне:

— Экипаж Поливанова. Я его даже знал, хорошие ребята. Лучшие тогда были в летно-испытательном институте.

— Так вот, — продолжил Лёхин отец. — Этот самолёт был вечен. И они поднялись высоко-высоко, до самого практического потолка этой машины и стали уводить самолёт в сторону от жилья. Но тут выяснилось, что и катапультироваться им нельзя, тогда всё это упадёт на людей в других странах, да и какие-нибудь пингвины ничем не виноваты, да и киты…

С тех пор они летают над нами, но раз в год командир корабля направляет машину в сторону испытательного центра и пролетает над своим домом.

А я его чуть не сбил тогда. Хорошо, что старший смены у меня был что надо. Его потом, правда, сняли, когда Руст к нам пролетел и сел на Красной площади. Тогда многим не повезло, вот нашего главкома тоже сняли. А он неплохой был человек, всё говорил: «Главное богатство войск ПВО — замечательные советские люди»…

Я его уже не слушал, тем более, что их всех позвали снова на веранду. Лёха тоже пошёл туда пить чай с только что сделанным крыжовенным вареньем.

Я встал на полянке перед домом и, задрав голову, стал всматриваться в чёрное небо. Там медленно плыла новая святящаяся точка.

Наверняка это были они — и я представил себе этот самолёт с двойными винтами, которым нет сносу, могучую машину, что плывёт между облаков, а за штурвалом её сидит седой старик в ветхом кожаном шлеме. У него длинная белая борода, и такая же борода у второго пилота. А маленький высохший старичок за штурманским столом выводит их на правильный курс — прямо над домами родственников, что забыли их имена. Портретов у них никаких нет, какие портреты в кабине, разве фотографии давно умерших жён? Но отец говорил мне, что лётчики на испытаниях таких фотографий не брали — из суеверия.

Они и были такие, как мой отец — приказали бы ему, он бы тоже полетел на атомном самолёте. И тоже всех спас, если что.

А теперь летящий надо мной самолёт превратился в белую точку. Этот самолёт был уже стар, я слышал, как скрипят под обшивкой шпангоуты. Самолёт шёл тяжело, как облепленное ракушками судно, но бортинженер исправно латал его — потому что полёт их бесконечен.

Они уже так стары, что не слышат попискивания в наушниках, да и не от кого им ждать новостей.

Но их руки крепко держат штурвалы, и вот пока эти лётчики живы, всё будет хорошо.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

31 августа 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-09-01)

А, всё же хорошая погода сейчас. Мелкий дождь, сидишь в тепле, смотришь в вымытое стекло — электричество варит горшочек и светит экраном. Нет, конечно, в такую погоду лучше за городом, в избе. Горшочек в печи варит, экран беззвучно разевает рты. Мужчины должны, развалясь, обсуждать старые войны: «И, представь себе, маршал Груши успевает к Императору…» (Я вёл такие разговоры, знаю их стиль — как-то на харьковской кухне: «И вот если бы наши танки рванулись к Джанкою, ведь ничего ещё не было решено, и вот…»)

Жёны шепчутся о своём. Подростки тяжело дышат на чердаке, сцепившись мизинцами, и ошалело вращают залитые гормонами глаза.

Вечером стукнет в дверь сосед в мокром дождевике: «А вам яблоки не нужны?»

Товарищ твой скажет: «Нет, не поеду сегодня в город, ну их всех, задрали»

Жизнь прожита, любовницы давно как жёны и нет вопросов, где кому стелить.

На кухоньке сушатся грибы, и пахнет пирогом. Кот брезгливо смотрит на пришельцев с проеденного мышами буфета.

Нет, хорошо.

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-09-04)

Разговорились с М. по поводу потребительских кредитов. Она задумчиво говорит: "Знаешь, кто-то с меня взял слово, что никогда, никогда, ни при каких обстоятельствах, я не буду брать кредитов. Не помню, только кто".

"Коммерсант" считает, что "Всего с невыплаченными кредитами живут 34 млн человек — это 45 % экономически активного населения страны".

Это чрезвычайно интересная история — и я стал думать о прошлом. Нет, я понимаю, что весь западный мир живёт долг.

Тут интерес в том, что кредиты — суть чрезвычайно демократический инструмент.

То есть, изначально предполагается, что всякий человек имеет право на кредит.

Он имеет право на счастье.

Да только, как мы знаем, большая часть населения идиоты. Но признать это законодательно нельзя, и ничего с этим не поделаешь.

Дальше я позвонил N. и, чтобы забыться, долго слушал новости гомеопатии.

Извините, если кого обидел.

04 сентября 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-09-05)